Они называли Гейл везучей и посмеивались беззлобно, мол вот, пришло на дежурство будущее колдомедицины, пора бы старушке с косой отправляться спать, тут ловить нечего, не в эту смену. Стажеры, сбившиеся стайкой, обсуждали день, а она перетягивала волосы резинкой, чтобы не мешались…
Рука по привычке нашаривает ручку двери и волшебница окажется в холле жилого дома напротив знаменитого «Флориш и Блоттс». Одинокий огонек светильника, скорее мешает, раскидывая по сторонам тени, гуще ночного мрака. В здании царит тишина, создавая ощущение нереальности, вязкая и такая неправильная. Все ее соседи наверняка уже отправились на работу. «А окна на лестнице не мешало бы помыть,» - отмечает отрешенно.
Еще чуть-чуть и она будет дома, в своей квартирке, закроет дверь и отгородится от всего мира. Попытается в очередной раз смыть с себя прошедшую ночь и наденет спасительную фланелевую пижаму. Вот только музыку включать не будет. У нее нет песен для смерти.
… Ее доставили в отделение в час между волком и собакой. Девчонка еще подросток, но по внешнему виду этого было просто невозможно определить. Зато работу оборотня не спутаешь ни с чьей другой. От нее тошнота подкатывает к горлу. Гейл окажется рядом привычно быстро, не замечая вовсе, что девчонка по какой-то насмешке судьбы до сих пор в сознании, а в легких ее уже клокочет кровь. Кровь была повсюду: на кушетке, на мантии Абигейл и на полу вместе с пустыми склянками из-под зелий. Гейл еще не понимает, что не успевает, что повреждений оказывается слишком много и в расширенных зрачках пациентки уже нет боли и ужаса, там вообще больше ничего нет.
- Скотти, хватит!
Скороговоркой будут слетать заклинания с ее палочки одно за одним, пока чьи-то сильные руки не разожмут упрямые пальцы, отбирая древко.
-Остановись!..
Первая попытка найти ключ оказывается откровенно провальной. Почему именно сейчас? Ей кажется, что в своих четырех стенах – спасение. Какое-то неведомое лекарство, что-то подейственнее тех зелий, которыми она пыталась залечить раны девочки. Мерлин, она даже имя ее не узнала. Зато могла наперечет назвать каждое разорванное сухожилие и поврежденный орган, столько раз перечисляла про себя, вместе с использованными заклинаниями и зельями, со счета сбилась.
…Старший по смене уведет Абигейл, говоря что-то про то, что девочка дотянула до больницы, уже было чудом. Но молодая целительница была с этим совершенно не согласна. В ее понимании чудеса были совершенно иными, и уж никак не заключались в том, что разорванные подростки жили на полчала больше положенного со смертельными ранами. Но против обыкновения волшебница не спорила, и это было плохим знаком. Пожилой волшебник с умными глазами, предпочитал не замечать этого, только строго выговаривал, чтобы она не смела плакать, потому что слезы расстроят родственников еще больше. Но Абигейл не плакала, смотрела и слушала, как он объявит о смерти девочки. Ей в голову не приходило спросить у коллег-стажоров, как те справились с подобным, потому что это казалось слишком личным, зачем лезть в душу тому, кто и так переживает. Но сейчас ей очень нужен был какой-нибудь верный рецепт, чтобы избавиться от холода в груди, чтобы суметь вспомнить, как выговорить хоть слово…
В какой-то момент ей кажется, что ключ и вовсе убегает от нее по всему содержимому небольшой сумки и Гейл теряет терпение, а может и остатки сил, усаживаясь на первую ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж, там гораздо светлее и почти удобно. Теперь нет помех, чтобы достать то, в чем запутался ключ, то, что предпочла бы видеть сейчас меньше всего. Собственную мантию, до омерзения чистую, на которой и следа не осталось от чужой боли и крови. И от этого сотни иголок пронзают ключицы. Гейл поскорее встряхнет ткань, надеясь облегчить поиски. И те венчаются успехом, судя по звону раздавшемуся в углу у двери.
Но девушка и не делает попытки встать и поспешить за непокорным средством попасть домой, словно Алиса за кроликом.
Она кутается в эту кристально чистую мантию, словно желая себя наказать еще больше, не замечая, что ее давно уже бьет мелкая дрожь. Улыбка, вовсе невеселая режет щеки, и тишина рассыпается, когда Гейл засмеется.
Засмеется, чтобы не заплакать. Ведь плакать было нельзя.
…А в уши словно ваты набили, так тихо стало вокруг. Она не раз видела, как умирают люди, нет ничего страшнее. Смерть не может быть красивой, она омерзительна и ужасна. Различие в том, что она может быть быстрой или длиться куда дольше чем мгновение. И уж точно она не приносит облегчения, это сказки для первогодок, разве тем людям в холле было легче от того что их дочь не страдает больше, потому что не дышит? 
Смерть перерезает волосок одного и тут же пойдет к следующему. У чертовой старухи на самом деле не бывает отдыха, как они не понимали этого раньше?..

Когда  появляется ее невероятный сосед, все вокруг меняется. Заново обрастает звуками и совсем немножечко смыслом. И Абигейл должно бы стать стыдно и неловко за то, что раскидывается вещами и устроилась на лестнице словно бродяжка, но сегодняшний день становится исключением из всех и потому, она лишь пожмет плечами, мол, не обращайте внимания.
А он, в свою очередь, навязывает  близость, вовсе непрошенную и, кажется, совершенно никогда не слышал о личном пространстве, но Гейл примет ее с благодарностью вместе с курткой, которая хранит и делится теплом владельца. Это не приводит в чувства, но дает кратковременную передышку. Устало щурившись она даже не попытается выдавить из себя улыбку, но поблагодарит едва слышным шепотом. Слова приходится выдирать из гортани, они обжигают губы.
Она хочет сказать: «Спасибо, но не стоит. Я сейчас вот еще совсем немножечко так посижу, может, приложусь непутевой головой своей о стеночку пару раз, почему-то я сейчас уверена, что это отвлекает. Посижу, померзну, но это ничего, я сегодня заслужила. А потом уйду побитой собакой восвояси… Так что не стоит, правда». Но вместо этого совершенно не задумываясь, засунет руки в рукава, чужие и слишком длинные, но это можно исправить, стоит подвернуть их пару раз. Тонкие ее запястья смотрятся от этого едва ли не крошечными, но похоже, Гейл и вовсе замечает мало что вокруг. Ее взгляд устремлен на волшебника, что устроился рядом или сквозь него.
Она видела своего соседа от силы пару раз, в основном после ночных смен, что не способствовало и без того плохой памяти на лица. Волшебник запоминался скорее по ощущениям, которые оставлял, безграничного удивления и веселья, он был чудным, но совершенно не таким, как она успела представить себе. А она представляла, когда игра на губной гармошке раздавалась в ночи, или раскаты грома, именуемые шумом раздавались над ее головой. Слышала голос, когда он увлекшись что-то рассказывал своим многочисленным гостям, глухо и не различая слов. По началу, ей казалось, что он вовсе никогда не спит и создан для того, что бы и самой волшебнице это не удавалось. Но понадобилось совсем немного времени, чтобы она привыкла к тому, как он меряет шагами комнату, бесконечно что-то роняет, гоняется за выводком садовых гномов, которые, она уверена, также являются ее соседями и помогают ему все ронять, а еще периодически катают друг друга, а еще он насвистывает, истязает гармошку и напевает неизменно что-то ирландское, почему-то на манер музыки с ее пластинок… И уже невозможно было уснуть в тишине… и вместо кропотливого подсчета овец, она представляла этого самого своего невероятного соседа. Светловолосого и улыбчивого, лет тридцати.
А этот был до невозможности вихраст и всклокочен, это запоминалось больше всего, пару раз она, кажется, видела его в Дырявом Котле, но имя не запомнила, едва ли сама Гейл доставала макушкой до его плеча, но устроившись на одной ступеньке, это и не заметно вовсе.
А та девчонка тоже была невысокой…
И Абигейл вздрагивает, чтобы хоть как-то оправдать это, поднимается с насиженного места и берет в руки недотрогу ключ.
-Сбежал, строптивый. – зачем-то совершенно неловко поясняет она.
Ей задали вопрос, который до сих пор повис в воздухе, и медлить с ответом еще больше было совершенно невежливо. Но вместо того, чтобы сказать хоть что-то шотландка возвращается на злополучную ступеньку лестницы и зажимает до боли в руке ключ.
На одном из старших курсов, в программу защиты от темных искусств входило изучение боггартов, оживших наяву кошмаров, с которыми приходится сталкиваться лицом к лицу. Сегодня произошло тоже самое, вот только страх наступил почему-то только сейчас, он захватывал каждую клеточку и подчинял себе, становясь всепоглощающим ужасом. И не было никакого заклинания, который бы превратил палату в Мунго с истекающей кровью девочкой во что-то более жизнерадостное. Была лишь она сама, недоучка колдомедик, и чудный ее сосед, который кажется, вовсе шел к себе, и ему явно бы не помешал отдых.
Поэтому сейчас я вежливо откажусь и также вежливо попрощаюсь…
А этот ужас останется с ней навечно. Она может забыть лицо девочки, но навсегда запомнит липкий страх.
- Как это может быть? Как понять, что не ошибся, когда выбираешь, кем хочешь быть? Ведь подростки не самые постоянные люди в мире. Кто вообще доверяет какие-либо важные решения подросткам… вот я, кажется, совершенно не та, кем должна быть. Я хотела спасать жизни… А что теперь? Как вернуться в комнату к победившему тебя боггарту? Этому никогда не учили. Стараться во сто крат лучше?  но это же ее не вернет…
И только услышав свой тихий голос она, наконец, замолчит, осознав, что вывалила на незнакомца вагончик безумного и по сути своей бессвязного бреда. И румянец зальет щеки, она зажмурится и отвернется, чтобы наверняка не увидеть  вытянувшееся лицо волшебника.
- Извини. Просто очень долгая смена.
Умница, Гейл, а теперь вежливо откажись от чая и отпусти несчастного, который стал соседом сумасшедшей. Но отпустить его она не могла. Это означало бы, что придется вернуть теплую куртку и еще хуже, остаться совсем одной.
- С молоком, сегодня я заслужила чай только с молоком. Если конечно, предложение еще в силе, хотя я бы на твоем месте уже спешила домой, запираться на все замки от таких соседей. Но ты, пожалуйста, посиди со мной пару минут, я не буйная, я пеку кексы, правда… просто приключилась одна очень плохая смена.