Momento Amore Non Belli |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Momento Amore Non Belli » Прошлое » She was born with a song in the air...
Фрэнк Эджкомб был большим ценителем красивых вещей, хоть и ничего в них не смыслил. Но стоит ли верить случайному пройдохе, который продает вам в переулке бесценную статуэтку гоблинской работы по сходной цене?! И кто знает, что таит в себе магическая безделица?!
- Я...Я, я не знаю! У меня ничего не выходит!
- Бери ее! Мы идем в Мунго!
- К ПИРСУ?! Ты не можешь так со мной поступить! Он меня со свету сживет своими шутками!
- В ином случае со свету тебя сживу Я!
Фрэнк Эджкомб, как всегда, дожидался своей супруги в небольшом кафе в центре Лондона, скрытом от глаз вездесущих магглов. По пятницам Ребекка всегда заканчивала раньше и после работы вместе с мужем, закупив всё необходимое на выходные, не забыв обязательные сюрпризы для дочерей, отправлялась домой. В этот раз чета несколько задерживалась, Фрэнк заключил контракт с очередным высокопоставленным семейством на оказание частных медицинских услуг и страстно желал отметить это событие. Выбор вина, сладостей и цветов для любимых леди, которых у мистера Эджкомба было, ни много, ни мало - трое, несколько затянулся. Ребекка уже начала беспокоиться, как девочки одни дома. Однако супруг уверял её, что всё в порядке, вернувшись сегодня рано, он отпустил гувернантку, а перед уходом оставил Анну-Софию за старшую.
- Анна вся в тебя, прошу, не беспокойся, у них там всё под контролем, мы скоро будем дома. Скажи, какие розы тебе больше нравятся чайные или белые?
Трансгрессировав неподалёку от дома, Ребекка тут же заметила, что ни в одном из окон нет света, хотя уже смеркалось. Она бросила тревожный взгляд на мужа.
- Дорогая, они могли заснуть, дожидаясь нас…Зато представь, как обрадуется Анна цветам и торту, который мы выбрали – моментально отреагировал Фрэнк, едва удерживая в руках многочисленные сумки и цветы для обеих девочек.
Но интуиция мадам Эджкомб уже забила тревогу, не дожидаясь мужа, она стремительно зашагала по садовой дорожке. У самой входной двери до неё донёсся детский плач. Малышка Мариетта заливалась рыданиями в своей комнате. Ребекка, теряя контроль над собой, влетела в дом и тут же бросилась в комнату младшей дочери. Девочка лежала в своей кроватке и истошно вопила, вероятно, желая привлечь к себе внимание. Миссис Эджкомб окинула комнату пытливым взглядом, всё было в порядке.
- Анна, где ты? – крикнула она, взяв на руки малышку. В тот же момент женщина услышала, как в гостиной что-то упало, и раздался испуганный голос Фрэнка. Ребекку бросило в холодный пот, она почувствовала, как руки начинают дрожать, спешно опустила Мариетту обратно в кроватку, на автомате, погладив её рукой по голове. На ватных ногах, держась за попадающиеся под руки предметы, Эджкомб прошла в гостиную и замерла в ужасе. Анна сидела в углу вся в мелких порезах - кровь была и на одежде, и на лице – и тихонько всхлипывала. Казалось, что с каждой минутой число царапин увеличивалось в геометрической прогрессии и ещё немного, и на теле бы не осталось ни одного живого места. Ребекка приблизилась к дочери, боясь прикоснуться к ней, чтобы не причинить ещё большую боль. Посреди комнаты были разбросаны покупки и цветы, которые Фрэнк, очевидно, выронил, увидев девочку. Сам колдомедик суетливо листал какой-то справочник, пытаясь найти необходимое средство. Женщина смотрела в огромные испуганные карие глаза, полные слёз, чувствовала, как изнутри её пробивает дрожь, и едва сама сдерживалась, чтобы не заплакать.
- Девочка моя, не бойся, всё будет хорошо! – она приблизила руку к её щеке, но видя, как дрожат губы дочери, тут же отвела её в сторону. – папа сейчас всё исправит! – Ребекка развернулась к супругу и зашипела на манер, разъярённой кошки: Фрэнк, ты не видишь, как ей больно! Анна истекает кровью! Сделай же что-нибудь наконец! Врач ты или кто?!
Эджкомб пробормотал что-то невнятное и нервно отбросил очередную книгу. Поймав растерянный взгляд мужа, Ребекка ощутила прилив гнева, который яркой краской отразился на её лице. Вместе с негодованием вернулись силы и способность контролировать ситуацию. Женщина отошла от дочери, резким движением вырвала из рук Фрэнка книгу, швырнула её в стену, и ядовитым шепотом процедила сквозь зубы: - Иди и делай своё дело! Помоги моей дочери! Живо! – при этом её глаза сверкали таким недобрым блеском, что супруг покорно повиновался. Несколько секунд он безрезультатно разглядывал порезы, пытаясь понять, что могло стать причиной, а девочка всё сильнее всхлипывала и стонала от непроходящей боли.
- Ребекка, я-вирусолог…а здесь…
Но она не дала ему договорить и сама наклонила к дочери: -Анна, скажи мне, что произошло?
Девочка ничего не ответила, только кивнула в сторону, где на полу лежала статуэтка, которую недавно принёс Фрэнк, специально чтобы украсить гостиную. Симпатичная куколка, приобретённая у кого-то торговца из средней Азии. Ребекка сосредоточенно сдвинула брови, понимая, что до этого даже не обратила внимание на игрушку, лежавшую неподалёку от девочки.
Женщина нагнулась, чтобы поднять вещицу с пола и понять, в чём дело, но стоило её пальцам коснуться гладкого фарфора, как по руке волшебницы в ту же секунду поползли тонкие обжигающие царапины. Ребекка взвизгнула, но среагировала моментально, выхватив из кармана платья палочку и уничтожив куклу. Новые раны перестали образовываться, однако уже появившиеся никуда не исчезли и продолжали болезненно саднить и кровоточить. Царапины перестали появляться и у Анны, хотя при таком их безумно количестве, утверждать это наверняка было не так просто. Ведьма отвела руку за спину, не желая ещё больше напугать девочку, и снова подошла к Фрэнку, который явно был настолько растерян, что с трудом держал палочку в руках, стараясь заговорить раны. Безуспешно. Кровь сочилась из мелких порезов, и светлое платье девочки уже местами приобрело насыщенный багровый оттенок.
- Ну что? – ледяным тоном спросила Ребекка, нависнув над супругом.
- Я...Я, я не знаю! У меня ничего не выходит!
- Бери ее! Мы идем в Мунго!
- К ПИРСУ?! Ты не можешь так со мной поступить! Он меня со свету сживет своими шутками!
- В ином случае со свету тебя сживу Я!
- Ребекка, я сейчас попробую…
- Немедленно забирай её, и так, чтобы ей не было больно! Я за Мариеттой!
Когда, женщина вернулась с младшей дочерью в гостиную, Фрэнк уже стоял в мантии и держал на руках Анну так бережно, словно она была сделана из хрусталя. То, как супруг относил к своей падчерице, всегда трогало Ребекку до глубины души, но сейчас в её взгляде не было ни толики нежности. Всё, что она чувствовала это безумный страх, сжигающий её изнутри, который она старалась вуалировать непоколебимостью и силой духа. Не говоря ни слова, Ребекка кивнула Фрэнку, и чета, покинув стены дома, аппарировала в Госпиталь. В приёмной, как и в тот день, когда всё-ещё-миссис-Пирс исполнила финальный аккорд в своих отношениях с Алистером, было людно и шумно. Привет-ведьма, улыбчивая рыжеволосая девушка, только и успевала отвечать на вопросы прибывающих пациентов. Миссис Эджкомб оставила Мариетту вместе с Фрэнком и Анной, а сама направилась к регистратуре. Какой-то полный волшебник уже несколько минут осыпал привет-ведьму бессмысленными вопросами, а она, продолжая лучезарно улыбаться, сохраняла спокойствие и виртуозно отшучивалась. Но Ребекка не была готова дожидаться, пока он закончит, и бесцеремонно отстранив мужчину, заметив при этом, что это больница, а не клуб по интересам, обратилась к рыжей ведьме:
- Мне нужен Алистер Пирс немедленно! Девочка, 9 лет, попала под влияние неизвестного заклятия и истекает кровью! – про свою руку она уже даже забыла, хотя капельки крови продолжали сбегать вниз по пальцам.
- Мадам, я не уверена, что доктор Пирс на месте, уже вечер и, по-моему, сегодня не его смена, но его заместитель, доктор Нэрн, точно здесь, я сейчас приглашу санитаров, и вас проводят к ней.
- Если бы мне было всё равно, кто будет лечить мою дочь, я бы сейчас здесь с вами не стояла, пока моя девочка мучается от невыносимой боли! Мне нужен Алистер Пирс! И если он уже ушёл, пусть сейчас же возвращается, где бы ни был, иначе я подниму на уши всю больницу!
Рыжеволосая волшебница посмотрела на Ребекку, как на умалишённую, но вступать в дальнейшую дискуссию не стала и невозмутимо удалилась, чтобы проверить, здесь ли ещё глава Отделения. Эджкомб чувствовала, что она уже на грани нервного срыва, сидя рядом с Анной, она, не обращая никакого внимания на Фрэнка, не останавливаясь, шептала, дочери, что сейчас всё обязательно будет хорошо, что доктор самый талантливый колдомедик всего Мунго и что её папа обязательно ей поможет.
Через пару минут Привет-ведьма вернулась в компании двух санитаров и оповестила, что мадам очень повезло, потому что у Доктора Пирса сегодня случился очередной приступ трудоголизма. Санитары забрали девочку у отчима и понесли в палату, Ребекка тут же заявила, что пойдёт с ней.
- Дорогая, у тебя кровь...позволь…
но волшебница не дала ему закончить, оборвав на полуслове тоном, не терпящим возражений:
-Забирай Мариетту и отправляйся домой, ей уже давно пора спать.
-Я вернусь и дождусь вас здесь!
-Фрэнк, ты совсем болен?! – женщина снова разъярёно зашипела – Ты собираешься оставить свою годовалую дочь одну в доме?! Тебе мало этой истории! Будь дома и глаз не спускай с Мариетты, здесь я справлюсь сама. – не дожидаясь ответа, она развернулась на каблуках и зашагала по коридору, вслед за санитарами.
Когда дверь в палату распахнулась, и перед Ребеккой предстал Алистер, сердце её мучительно сжалось. Она до сих пор не могла дать себе отчёт, что именно испытывает по отношению к бывшему супругу. Правда, сейчас причина этого неприятного давящего чувства была несколько иной. Алистер всегда был для неё гуру медицины, и при виде его ей очень хотелось поверить, что он точно справится, не разочарует её снова…Анна тихонько скулила на койке, куда её опустили санитары, а Ребекка, нежно гладя её по волосам, тихо, почти обессилев, сказала:
- Я прошу тебя сделай что-нибудь! Эта дурацкая кукла, я не знаю, что было в ней…но – и тут её голос задрожал, хотя она так долго старалась не давать себе слабину. Ребекка замолчала, украдкой вытирая подступившие слёзы.
Смена дежурного целителя заканчивается в восемь. На часах было пятнадцать минут девятого, когда Алистер Бертрам Пирс устало рухнул в, охнувшее под ним, кресло Главы отделения, которое, к небольшому и непродолжительному, но счастью, находилось в трех этажах и тридцати шести футах от Приемного кабинета, который они все любовно звали Чистилищем. Впрочем, его часы показывали те самые пятнадцать минут со вчерашнего вечера, когда его дежурство началось с паренька, который содержимым своего желудка успел придать нежный зеленый оттенок дежурной Привет-ведьме и всем ожидавшим вместе с ним страждущим. Ну вот и часам досталось. Было уже больше девяти. Мужчина откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, в мыслях успев сладко задремать и вообразить себе, если не мягкую кровать, то по крайней мере, горизонтальную поверхность вместо рабочего стула на колесах. Но именно в то мгновение в дверь раздался отрывистый и настойчивый стук.
- У меня нет сил бросить в вас чернильницей, будьте любезны, проделайте это сами, она должна быть где-то на столе..! - не открывая глаз, протянул Пирс, пытаясь перевернуться в кресле на бок, дабы устроиться поудобнее.
- Там требуют тебя, Пирс. - медсестра Диш открыла дверь, но не переступила порога.
- Скажи им, что я мертв. Пусть проявят уважение к безвременно усопшему!
- Там серьезно все. Пойдем, пожалуйста! И скорее.
- Там нет ничего серьезного, если это не высокая блондинка с глазами цвета весеннего неба и...
- Это Ребекка.
Диш работала здесь дольше Пирса. Хотя Эта история, словно местная легенда, ходила из поколения в поколение. Кажется, она был второй вещью, о которой рассказывают новичкам. Сперва им показывают, где буфет, потом это. Еще мгновенье назад елозивший в кресле маг неподвижно замер, открыв один глаз.
- Она забыла у меня зубную щетку, когда уходила?!
- Анна ранена.
В своих поползновениях устроиться в рабочем кресле удобнее, Пирс преуспел настолько, что при попытке быстро подняться, выяснил, что колено его застряло под подлокотником. Высвобождение было неуклюжим и болезненным, а по дороге к выходу он еще и налетел на угол стола.
- В следующий раз начинай с раненых детей, а потом переходи к деталям - бросил он на ходу.
Это был ее день рождения. Праздник в саду бывших его тестя и тещи.
- Тебе не стоило приходить. - заметила Белинда, внезапно появившись рядом. Двумя руками перед собой она держала пирог, густо вымазанный взбитыми сливками.
- Я принес подарок, - невозмутимо отозвался он, натянув улыбку.
- Положи к остальным. Рядом вон с той большой коробкой от Фрэнка.
- Надеюсь, он не забыл проделать себе пару дырок для воздуха.
- У тебя всегда было дурное чувство юмора, Алистер.
- Это новое, то я случайно постирал с брюками.
- Что и следовало доказать. - холодно отрезала женщина.
- Готов спорить, Фрэнк очаровывал вас, кокетливо хихикая и называя сестрой Бекки. Если проиграю, отведаю вашего пирога. - округлил он глаза и прежде чем, теща оценила шутку, поспешил к Анне.
Еще мгновенье назад она что-то важно рассказывала своим друзьям, но заметив отца, расплылась в улыбке и побежала к нему.
- Хэй-хэй-хэй! С Днем Рождения, Разбойница! - он подхватил девчонку на руки и чуть подогнул колени, - Ты весишь на все двенадцать! Сколько тебе?
- Шесть! - засмеялась Анна, - Что ты мне принес?
- Подарок.
- И где же он?
- Был где-то здесь...- начал было мужчина показательно проверять карманы.
- Смотри, что мне подарил Фрэнк! - она вытянула шею и Пирс только сейчас увидел на ее шею тонкую цепочку и золотой кулон в форме буквы А, - Он принес еще пять. Шесть лет - шесть подарков. Но их мне пока открыть не дали.
Он еще хромал в коридоре четвертого этажа, но на лестнице его ног, перебиравших ступени, было уже не различить.
- Мне следует напоминать тебе, что целители не должны лечить своих родственников?! - она всегда появлялась неожиданно.
- Высока же смертность у родственников целителей - ляпнул он прежде, чем осознал, о ком говорит. Он пролетел еще несколько метров прежде, чем заметил, что она уже не идет с ним рядом. За углом была Приемная, он скрылся бы из виду через секунду.
- Пирс..?!
- Я в порядке! - бросил он через плечо, не обернувшись.
- Это...книга. - заключила Анна-София, развернув оберточную бумагу. Она открыла подарок и пролистала пару страниц. - Здорово. - натянув улыбку, буркнула она.
- Это не простая книга. Ее написала лучшая в мире сказочница. Взгляни на обложку!
- Эйрин Пирс?!
- Твоя бабушка.
- Ясно, - кивнула она и отложила книгу в сторону.
Он влетел в Приемный кабинет и не стал растрачиваться на приветствия. Взгляд его не задержался на той самой блондинке с глазами цвета весеннего неба, а сразу метнулся к девочке и в горле что-то завязалось кривым узлом, что не давал проникать воздуху.
- Я прошу тебя сделай что-нибудь! Эта дурацкая кукла, я не знаю, что было в ней...
- Новые подарки?! - неожиданно даже для себя произнес он. Отчетливо, громко и скорее утвердительно.
- ...Привет, Разбойница! - тише сказал он, склонившись к девочке и вглядываясь в порезы, - Что с тобой приключилось?! Дашь взглянуть?! Ну-ка садись!
Он коснулся одного из порезов на руке самым обычным обеззараживающим заклятьем и Анна огласила комнату визгом. Боковым зрением он видел, как сжалась и побелела словно простыня Ребекка. Что говорить, он сам почувствовал, как все его внутренности сейчас поместились бы в наперстке. Это заклятье не должно было причинять боль. Это была либо паника десятилетней девочки, либо дело было в источнике порезов.
- Выйди отсюда! - строго сказал он, прижимая к себе за плечо и пытаясь успокоить расплакавшуюся Анну, - Тише, Анна! Маленькие разбойницы никогда не плачут, ты помнишь?!
- Ты делаешь ей больно!
- У тебя дома был целый ручной целитель! Он бы проделал сей трюк, не заморачиваясь обработкой ран! Выйди за дверь!
Она начала говорить что-то еще, но Пирс в несколько шагов оказался возле нее и грубо, схватив за запястье, увидел, что руки женщины тоже испещрены порезами. На мгновение глаза его сузились, но в следующую секунду он решительно выставил ее за дверь.
Медсестра Диш, вовремя оказавшись рядом, не пустила Ребекку обратно. Впрочем, скоро им понадобилось куда больше людей, чтобы успокоить вечернюю гостью. Из-за двери довольно долго были слышны крики. Анна плакала и звала маму, и персонал Мунго мог наблюдать, как мучилась оттого женщина под дверью закрытого кабинета. Но никто не видел, что было с Пирсом, когда раненая девочка кричала, как Его ненавидит.
Вскоре все стихло, но Пирс вышел из кабинета лишь спустя пятнадцать минут.
Пирс всегда был очень надёжным. Неудивительно, что и в этот раз, оказавшись в ситуации, которая вышла из-под контроля раньше, чем была обнаружена, Ребекка бросилась сразу к нему. Пациенты не могли надышаться на своего доктора, ещё во времена их супружества, совы регулярно приносили письма с благодарностями, всякие безделушки и вкусности от исцелившихся. Казалось, что больше половины из них точно считают его святым.
- Пап, мне кажется, это конец – бросила она как бы невзначай, когда Белинда вышла из гостиной.
- Я помню, ты просила меня не вмешиваться, но, может, стоит…
- Нет, я справлюсь, не нужно.
- Ты хорошо подумала? Всё-таки сжечь мосты ты всегда успеешь, а…
- Если их не сжечь, они сгорят сами! Я дошла до предела, папочка, дальше так не может продолжаться. Вчера вечером, когда он снова не пришёл, я поймала себя на мысли, что если они однажды мне попадутся, я убью обоих…Просто уничтожу!
- Ну же, девочка моя! Не надо так горячиться, в конце концов, у него могло быть внеочередное дежурство, срочный пациент… - Манфред на дух не переносил зятя, но когда дело дошло до развода, тесть вдруг стал искать ему оправдания, стараясь сохранить брак дочери.
- Я уже ни во что не верю, а жить и не доверять ни единому его слову – долго мне этого не выдержать.
- А как же Анна? Ребекка, подумай хорошенько, прежде чем делать этот шаг. Девочка любит отца, у них много общего! Да и он…хотя я бы и заставил бы этого щенка выпить целый котёл с ядом, но отец из него получился отличный, ты ранишь его, если заберёшь дочь, очень опасно ранишь…
Вот и сейчас, когда он появился в дверях, воздух вдруг наполнился спокойствием. Сердце, которое отчаянно старалось вырваться из груди Эджкомб, стало постепенно замедлять ритм. Ребекка и не ждала, что он радушно встретит её, знала, что не упустит момента уколоть и непременно на тему Фрэнка. Поэтому его первый вопрос о подарках женщина оставила без ответа, чувствуя, как ком в горле не даёт нормально дышать, а губы предательски дрожат.
Ребекка тут же отошла от дочери на несколько шагов, уступая дорогу целителю. Она была уверена, что сейчас, в этот самый момент, стоит только Алистеру приблизиться к девочке, как всё пройдёт. Этот кошмар наяву должен был закончиться. В эту саму секунду. Женщина чувствовала, как выровнялось её дыхание, как в ногах появилась устойчивость, чувствовала, что и Анна-София, несмотря на испуганный взгляд, начала успокаиваться. В эту самую секунду. Визг дочери достиг белых стен и разлетелся на миллион хрустальных осколков. Глаза Ребекки расширились от ужаса, кровь отхлынула от лица, а по телу прошёл такой спазм, что показалось - её вот-вот парализует.
- Выйди отсюда!
От неожиданности она даже вздрогнула, но зато быстро пришла в себя.
Ты делаешь ей больно! – с вызовом и железом в голосе выпалила Эджкомб.
- У тебя дома был целый ручной целитель! Он бы проделал сей трюк, не заморачиваясь обработкой ран! Выйди за дверь!
-Может, ты, наконец, уймёшься на тему Эджкомба и поможешь своей дочери!? Или и тебе больное самолюбие мешает справляться со своими обязан… – Ребекка не успела закончить, как Пирс оказался рядом и грубо схватил её за руку. Никогда раньше он не применял к ней силу. Никогда. Это были не его принципы. Женщина дёрнулась и закусила губу, чтобы не взвизгнуть от боли, которую ей причинило прикосновение. Порезы продолжали кровоточить и саднить, но стресс действовал лучше любого обезболивающего. Карие глаза целителя встретились с непониманием и негодованием в голубых глазах бывшей супруги. Никогда раньше он не применял к ней силу. Никогда.
Отпусти меня! Я никуда не пойду! Я останусь здесь с дочерью! Пирс, ты делаешь мне больно! Отпусти! Ты испугаешь ребёнка! – яростно шептала, отчаянно пытаясь высвободиться, пока перед ней не захлопнулась дверь и Алистер ледяным тоном не приказал:
Никого сюда не пускать!
Медсестра Диш подоспела в ту же секунду и преградила путь миссис Эджкомб.
- Ребекка, прошу Вас, успокойтесь…
- Там моя дочь! Вы не имеете права выставить меня за дверь, как собаку!
- Доктору лучше работать одному, поймите…
- Поймите Вы, что там ребёнок! Она боится! Немедленно пустите меня к ней! Девочке всего 9! Ей нужна мать!
До слуха Ребекки доносились крики дочери из-за плотно закрытой двери. Она слышала, как Анна зовёт её, как визжит и надрывается в рыданиях. После очередного возгласа «Мама!» Эджкомб пробила дрожь, она снова попыталась прорваться к двери, но в эту секунду, один санитар аккуратно, но настойчиво отвёл её в сторону, а второй встал около двери, забаррикадировав проход.
- Что вы стоите, принесите, кто-нибудь леди успокоительное, не хватало ещё, чтобы она здесь заработала сердечный приступ! – послышался голос из-за спины. Ребекка обернулась, позади стояла молодая целительница, обеспокоенная происходящим, но явно не желавшая принимать участие в действии. Скоро медсестра, преградившая пусть в кабинет, принесла мадам Эджкомб стакан с успокаивающим снадобьем.
- Вам нужно успокоиться, мадам!
- Какого Салазара, Диш!? – Ребекка вспомнила, что знала эту женщину раньше, она работала с Пирсом уже много лет. – Откройте дверь, я заберу Анну и уйду отсюда! Я не позволю ему издеваться над ребёнком, это немыслимо!
- Вы ошибаетесь, мадам, примите снадобье и постарайтесь расслабиться, Доктор сделает всё в лучшем виде, если ему не мешать – снова подала голос молодая целительница.
Ребекка бросила на неё оценивающий взгляд, аккуратно взяла стакан из рук и Диш и, несколько помедлив, с размаху запустила им в закрытую дверь, так что зелье обрызгало стоящего рядом санитара, а мелкие осколки усыпали весь пол. Целительница метнула на взбалмошную особу презрительный взгляд и удалилась в соседний кабинет.
- Ребекка! – Диш подлетела к женщине, видя, как та бессильно сползла по стене и опустилась на холодный пол в углу. – Почему вы так боитесь? Неужели Вы не верите ему?
Эджкомб сидела, поджав под себя ноги и закрыв лицо руками, проклиная себя за то, что её девочка пострадала из-за того, что Фрэнк, словно безумный, скупал всё, что казалось ему достаточно милым и подходящим под интерьер, за то, что её бывший муж причинил ребёнку ещё большую боль (визг Анны до сих пор эхом звенел в её ушах) и за то, что она сейчас сидела здесь безвольно на полу и не могла никак повлиять на эту проклятую ситуацию.
- Мадам, у Вас кровь! – вдруг спохватилась медсестра. – Подождите, сейчас я позову Вам доктора.
- Ради Мерлина, Диш, оставьте меня в покое или сделайте так, чтобы этот кошмар быстрее закончился! – Ребекка убрала руки от лица и с отвращением посмотрела на окровавленные пальцы. – Он специально так поступает со мной…
- Ребекка, Ваш муж…Ваш бывший муж – восхитительный врач! Он…
- Мало быть восхитительным врачом, иногда нужно быть ещё и человеком, простым человеком – Эджкомб откинула голову назад, прислонившись спиной к белой стене, и закрыла глаза.
- Ребекка, я бы всё-таки предпочёл, чтобы он не появлялся здесь. – произнёс сквозь зубы Фрэнк, глядя через окно в сад.
- Я не могу запретить отцу поздравлять свою дочь, тем более, посмотри, как она радуется!
- Я не хочу, чтобы она считала его своим отцом! Анна носит мою фамилию!
- Фрэнк, всем своим друзьям она рассказывает о тебе с придыханием…Ты тот самый папочка, который привез ей апенинского кролика и свозил в Ирландию.
- Альпийского кролика.
- Тем более. Девочке в её возрасте важно, чтобы было, кем гордиться.
Через некоторое время в кабинете всё стихло, Диш покинула Ребекку, предупредив, что будет рядом, если что, но Эджкомб ничего не ответила. Прошло минут 15 или 20 прежде, чем дверь отворилась, и вышел Алистер. Ребекка открыла глаза и посмотрела на него снизу вверх абсолютно пустым взглядом.
-Как она? – хрипло произнесла женщина.
В Приемном покое было тихо и последние двадцать минут нарушала эту липкую, вязкую тишину только негромкая беседа двух санитарок возле стойки Привет-ведьмы. Они старались говорить шепотом и то и дело поглядывали на блондинку в стороне. Диш уходила и возвращалась несколько раз, пока не скрылась за заветной дверью, из-за которой больше не было слышно ни криков, ни всхлипов. Только временами звякали какие-то инструменты. Маггловского хирурга так и не смогли до конца отучить от привычного инструментария. Из кабинета того был другой выход. И по нему уснувшую Анну уже отправили наверх, в палату. Ее должны были доставить Диш и ее приятель-санитар, но Пирс не выходил из кабинета еще добрых минут десять.
Дверь отворилась. Он был бледен, под черными, еще не до конца утратившими отблесков прежней живости, глазами залегли тени, но это скорее было последствием двух дежурств и бессонных ночей. Он открыл дверь и рефлекторно посторонился, пропуская внутрь медсестру, направляющуюся все там прибрать. Не сказав никому не слова и отмахнувшись от невысокой ведуньи, предложившей забрать у него халат, на котором были пятна крови, он неспешно зашагал к блондинке.
Мгновенье назад уверенно, но непривычно серьезно, передавший Диш все свои указания, целитель, еще провожая их взглядом, незаметно, почти за спиной, ухватился правой рукой за край стола. Несколько раз до того он попытался ухватить воздух в нескольких дюймах, не в силах повернуть головы. Больничные двери захлопывались бесшумно. И растворялись в окружающей его темноте...
Он неторопливо шагал к ней, пустым, не моргающим взглядом, устремляясь куда-то сквозь ее профиль. Туда, где точно таким же взглядом она смотрела в пустоту перед собой, не желая повернуть головы.
...Левой рукой он нащупал ворот рубашки и попытался оттянуть его в сторону, но пуговица не поддалась и руки слушались плохо. А он старался делать как можно меньше движений, чтобы остаться на ногах в этой окутавшей его темноте. Только сам не почувствовал, как сгибается пополам от щемящей боли в груди. Лишь отдаленно услышал, как с шелестом рассыпались по полу бумаги, что он случайно стянул со стола.
Он устало привалился к стене и сполз по ней вниз. Усевшись рядом с ней прямо на полу, он вытянул вперед ноги и пожалел о том, что не имеет привычки курить.
- Она в порядке. - внезапно севшим голосом едва слышно произнес он, скорее отвечая на вопрос, нежели проявляя свою инициативу.
Пока она была еще там, а Диш отвлеклась на склянки с зельями в шкафчике, мужчина протянул руку, чтобы убрать с лица, уже спавшей, девочки прядь волос, но едва убрав в сторону несколько золотых кудряшек, он неловко убрал руку, неуклюже сжав ее в кулак.
- ...И я даже не буду обиженно топать ножками, напоминая, что со мной она только пару раз разбивала коленки. - не сдерживает он не то давным-давно уязвленное самолюбие, не то привычку шутить в такие моменты. Только вот за уголками губ, поднимающимися в слабой, натянутой улыбке, где-то внутри тянутся и звонко рвутся, словно перетянутые струны, нервы. И только черные глаза блестят. Смехом и болью одновременно.
Фрэнк бы никогда не обработал ей этих ран. И даже не потому что не додумался. Не смог бы из страха перед ее ненавистью, даже брошенной сгоряча, которую она сменила бы на милость за новую куклу. Это ведь так удобно, если она будет ненавидеть другого. Того, который уже не пригодится.
Он закрывает глаза и, кажется, на несколько секунд вовсе перестает дышать.
- Что с твоими руками?
-Мадам, у Вас дочь! Поздравляем! – молодая целительнице поднесла к ней совсем крошечную девочку с необычайно красивым цветом глаз. Настоящая фея. Они заранее выбрали ей самое красивое имя, и сейчас стало ясно, что не прогадали. Это действительно была Анна София Сольвейг. Но Ребекка уже решила звать её Феей.
В Палате было большое квадратное окно. Миссис Пирс долго не замечала приникшего к стеклу супруга, а когда, наконец, увидела этот восторженный и одновременно растерянный взгляд, взъерошенные волосы и жёлтый халат, второпях наброшенный на плечи, поняла, что уже никогда не забудет. Она улыбнулась ему в ответ и рассмеялась, увидев, как он палочкой рисует сердце на стекле.
То, что Алистер был врачом, во многом облегчало её первые годы материнства. Её маленькая Фея была скорее Маленькой разбойницей, как нарёк её отец, то и дело падала с деревьев, разбивала коленки и кусала собак в ответ на их невежливость. В общем, была точно такой же непоседой, как и сама Ребекка в её годы, от чего у мистера и миссис Бигелоу не редко волосы вставали дыбом. Только это не было проблемой, потому что рядом всегда был Он.
Пирс гордился своей девочкой, потому что она и была его. Папина дочка. Алистер вообще обладал уникальным даром – ладить с детьми, поэтому в их с Ребеккой квартирке то и дело околачивались соседские ребятишки, ровесники Анны, просили рассказать мистера Пирса ещё хотя бы одну историю. Бекки очень превозносила это его дарование и то, как он общается с дочерью. На них двоих она просто не могла надышаться, бежала с работы вечером и никак не могла расстаться с семьёй с утра. Это было золотое время. И, пожалуй, сейчас было бы проще не будь его вовсе, но сны из прошлого до сих пор преследуют её по ночам. Она открывает глаза и не узнаёт свой особняк, ожидая увидеть крошечную комнатушку их лондонской квартиры, видит Фрэнка рядом и понимает, что той Ребекки, которая снова тревожит её память, больше нет.
Мадам Эджкомб не живёт прошлым, которое так навязчиво старается напомнить о себе.
Ребекка ненавидела эту больницу, каждую дверь в ней. Ей были противны эти жёлтые халаты, этот запах зелий, сводящий с ума посетителей, и эта напускная добродетель местных целителей, которой некогда она так восхищалась.
Женщина сидела на этот треклятом ледяном полу, прислонившись к этой нелепой бледной стене и презирала себя за беспомощность, презирала Фрэнка за никчёмность, а главное презирала Алистера за то, что он снова оказался незаменимым и снова осыпал её голову своими бесконечными шутками. Ребекка чувствовала себя предательницей и единственное, чего ей хотелось – поскорее забрать отсюда Анну и больше никого к ней не подпускать. Её маленькая Фея. Никаких разбойниц.
Он был уже совсем рядом, а голос его разносился эхом в её голове. Она в порядке…В по-ряд-ке… Ей отчаянно не хотелось на него смотреть, затуманенный взгляд был устремлён куда в пустоту, пока он опускался рядом с ней.
- ...И я даже не буду обиженно топать ножками, напоминая, что со мной она только пару раз разбивала коленки. – Бекки не видит его лица, но, кажется, кожей чувствует, как на его губах появляется знакомая улыбка. Она медленно поворачивается и смотрит на него, чуть прищурив глаза, с немым укором. Может, закатишь праздник по этому поводу? Позовёшь друзей? Повеселишь их бородатыми байками о том, какой ты совершенный…-она всегда любила его чувство юмора и, если вдруг шутка оставалась без признания, значит, произошло нечто из ряда вон выходящее, это и случилось с ними. -Можешь и потопать, будет очень по-взрослому, в твоём духе – с надрывом в голосе произносит она и, не отрываясь смотрит в блестящие чёрные глаза, в которых видит гораздо больше, чем он может ей сказать.
- Что с твоими руками? – она инстинктивно натягивает рукава джемпера на ладони, как маленькая девочка, стараясь скрыть от мамы ожог от саламандры, о котором её предупреждали, и отводит взгляд.
-Ничего страшного…Опрометчиво схватилась за эту салазарову игрушку. Ерунда. – Ребекка прячет руки и устало смотрит на Пирса -Где моя девочка?
Все нормально, все гладко, все тихо —
Клавикорды, манеры, приборы...
Воспитание примерного типа.
Охраняют пажи
Шлейф своей госпожи.
Типажи на прямые проборы...
- Что тебе нужно? - Фрэнк подозрительно подбирает ближе к себе листок бумаги, на котором мгновенье назад увлеченно выводил мелкие строчки, разве что не высунув язык от старания.
- Акт доброй воли.
- У тебя так не бывает.
- Это ты у нас добрый самаритянин.
На доли секунды он покупается на эту фразу, но в мгновенье снова становится серьезен.
- Я знаю, что тебе нужно. Ты пришел просить за этих медсестер, нарушивших дисциплину, распорядок госпиталя и пошатнувших фундамент этого храма колдомедицины!
- Фрэнк, они пили чай..!
- В неположенное время!
- Потому что в положенное они не смогли отлучиться от пациентов.
- Это не оправдание. Распорядок требует уважения и неукоснительного соблюдения.
- Ты очень умный, Фрэнк.
- Не смешно!
- Куда там! Совсем печально...
- Отправляйся работать! - холодно цедит волшебник.
- У меня время чая. Отведенное распорядком. - Пирс опускает на стол рядом с бумагами Фрэнка чашку и заварочник.
- Почему здесь?
- Пришел тебе предложить. Чашечку?! Полчашечки! Со сливками и лимоном! Ну же, Фрэнк!
- Не от тебя, Пирс. В прошлый раз в моем чае было...
- Я же обещал, что больше не буду! Чашку чая в честь примирения?!
- Налей и уйди отсюда!
- Так бы сразу! - расплывается в хитрой улыбке Алистер и опустошает заварочник на стол, бумаги и докладную на нескольких медсестер, посмевших выпить по чашке чая.
- Пирс, ты дегенерат! - почти визжит Эджкомб, вскакивая и спасая от огромной, разбегающейся по столу, лужи чая бумаги.
- Углядел таки! - весело щурится Алистер, крайне довольный собой.
- Не думай, что я не напишу новой! - шипит он.
- Напиши! Как их звали?
Несколько мгновений Фрэнк ловит ртом воздух, но приключившееся с ним потрясение начисто стерло из его памяти имена провинившихся, как горячий чай смыл чернила с первого экземпляра.
Одному Мерлину известно, откуда взялась эта привычка щуриться с довольной физиономией в ответ на критику и шутки в адрес очевидного или просто истерик Фрэнка, которым и счета не было в свое время. Что-то из разряда "Да-да, очень забавно!" или "В самую точку, малыш Фрэнки!". И он снова проделывает это, не задумываясь ни на мгновение, в ответ на замечание о взрослом поведении.
- Ты мой дух не трогай, он еще с прошлого раза побаливает... - не зло произносит он, все еще пытаясь улыбаться и продолжая, глядя в ее сторону, не встречаться с ней взглядом.
...Ты научила его летать, а потом вырвала крылья и перебила позвоночник.
Что бы он сейчас не сказал, все будет звучать с поддевкой. В какой бы непринужденной форме не было это озвучено и как бы хорошо она его не знала вместе с привычкой не замолкать ни на секунду. Несмотря на улыбку, что просто приклеилась. С такой же улыбкой он в последний раз покидал дом семьи Бигелоу в Хогсмиде.
- Зачем ты пришел?
- Поздравить тебя.
- Мне не нужны еще книжки.
- А что же тебе нужно?! - присел он рядом, отложив в сторону, тщательно завернутую в несколько слоев подарочной бумаги, магическую безделицу.
- У меня все есть.
- Тогда мы это куда-нибудь выбросим...И просто поздравить тебя нельзя?! - хитро улыбнулся он, все еще надеясь пробить эту стену.
- Если хочешь...Мне все равно.
- Серьезно?! И как давно?
- Ты ведешь себя, как ребенок. А из нас двоих взрослый - ты.
- Взрослым быть очень скучно, - доверительно прошептал он.
Она нехотя кивнула и глядя ему в глаза, помолчав несколько секунд, обдумывая свои слова, произнесла:
- Хорошо, что Фрэнк не такой как ты.
- Сам не нарадуюсь! Да и потом зачем тебе таких два?!
- Мне и сейчас не нужно.
Воспользовавшись тем, что Пирс на несколько секунд замолчал, она продолжила:
- Мне дадут фамилию Фрэнка и я стану чистокровной волшебницей.
- Кровь не бывает грязной, Анна. Кровь абсолютно одинаковая у всех, волшебников и обычных людей. А "грязная кровь" - это очень грубо...
- Ты будешь ругать меня в мой День Рождения?
- Я вовсе тебя не ругаю. Но и ты не говори таких вещей, это...
- Я поняла.
- И я могу не бояться услышать от тебя такое снова?
- Можешь. - протянула она, отводя взгляд.
- И что же ты не договариваешь?!
- Если Фрэнк станет моим отцом...Кем станешь ты?
- А кем бы Ты хотела, чтобы я стал?
Она безынициативно пожала плечами.
- Я могу быть кем угодно, даже Венделиной Безумной, - попытался насмешить он ее, но она лишь закатила глаза, - ...Я буду тем же, кем и был Анна.
- А если я не захочу?!
- Чего?
- Чтобы ты им был?!
Пирс замолчал.
- И ты действительно этого не захочешь?
Немного помолчав, она сказала, глядя в точку перед собой:
- У меня будет богатый и чистокровный...
- Ты снова..!
- ...НОВЫЙ ПАПА, - с нажимом продолжила она, несмотря на то, что он попытался ее перебить, - Который никогда меня не ругает и не делает мне замечаний.
- Милая моя Анна, и ты считаешь, что богатый и родовитый, словно щенок таксы, "Новый папа", который никогда не делает тебе замечаний, это все, что тебе нужно?!
- Да. Я выбрала его.
- Никто не ставил тебя перед выбором.
- Знаю. Я сама выбрала.
- Что ж...Я верю, что скоро ты поймешь, как некрасиво поступила и, когда я буду тебе нужен...
- Не будешь. - она дотянулась до подарка, что он отложил в сторону и протянула его обратно ему.
- Ты можешь его оставить.
- Он мне не нужен.
- Тогда отдай его кому-нибудь.
- Я отдаю его Тебе. Он Мне Не Нужен.
- Я его не возьму.
- Ты мне тоже не нужен.
Все нормально, все гладко, все тихо —
Клавикорды, приборы, манеры...
И по шелку — чернильным пунктиром:
Пунктуальные дни
И портреты родни —
Муляжи как живые примеры...
Боковым зрением он видел, как, брошенный ему вслед, подарок прокувыркался по траве.
- Поздравляю! Чудесный, маленький Вельзевул! - бросил он проходя мимо Ребекки, Фрэнка и бывших тестя с тещей.
- Что ты...?!
- Папа, не надо! ...Это твоя дочь! - гневно бросила ему вслед Ребекка.
- Серьезно?! - резко развернулся он, - А она мне сказала, что она дочь вот этого чистокровного мопса! - кивнул он на, корчащего возмущенные моськи, Фрэнка.
- Я собиралась поговорить с тобой сегодня, но это не оправдывает...
- Я вдоволь наговорился. За год вы превратили славного ребенка в ухудшенную версию Фрэнка и Тебя.
- Убирайся из моего дома! - зарычал Манфред, шагая к нему.
- С огромным удовольствием! ...Я не желаю никогда больше иметь ничего общего с этим домом! - произносит он тише, чтобы слышать его могла только подошедшая ближе остальных Ребекка, которая в следующее мгновение отвесила ему звонкую пощечину.
- Спасибо, что испортил праздник, кретин! - ворчит на заднем плане Эджкомб, но сверкающими глазами Пирс смотрит только на Ребекку.
- Очевидно, я не достаточно был унижен... - вдруг улыбается он.
Он горячо возненавидел этот дом, под одним из окон которого провел бесконечное количество часов. Были времена, когда Манфред строго нормировал время возвращения Ребекки домой и еще несколько часов после этого, Пирс торчал на улице под ее окном, высоко задрав голову и развлекая "Джульетту на балконе". Он пел, танцевал, читал стихи, вытаптывал и "выпрыгивал", чтобы не замерзнуть, на свежевыпавшем снегу послания для нее. Однажды за первый опыт игры на гитаре был щедро облит водой стариной Манфредом. Шумного поклонника дочери Бигелоу знали все соседи.
А когда грянет март —
Время петь и погода летать,
И теплеют глаза,
И ломается голос, как лед,
Инфантильных инфант
Камердинеры прячут в кровать:
— Спите, спите, Принцесса,
К замужеству все заживет.
Он снова печально ухмыляется.
- Врачи обладают особым даром. Превращать взрослых людей в детей. - произносит он по словам, и тянется к ее руке.
Он хватает ее за запястье и с силой сдавливая, выставляет за дверь...
Бережно отворачивая рукав, он осматривает порезы и кривится, вспоминая их количество на коже Анны.
Когда чернота проясняется, возвращая его в кабинет, пол которого теперь усыпан бумагами, несколько мгновений он стоит неподвижно, глядя стеклянным взглядом туда, где только что была вязкая темнота. Пока кулаки его не сжимаются, заставляя кровь отхлынуть от кистей рук...
- "Твоя" девочка спит. Я обработал раны, она в палате наверху и там есть вторая кровать...если тебе никуда не нужно. Ты понимаешь, о чем я. У тебя дома ребенок...и маленькая дочь.
Она попыталась вырвать руку, но он ее удержал, наклонив голову, чтобы спрятать усмешку.
Он вскинул руки и остервенело ударил кулаками по воздуху перед собой, и почти упав, сев на корточки, запустил бледные дрожащие пальцы в волосы...
- ...Пусть она побудет здесь до утра, а утром решим, что делать дальше.
Он отпустил ее запястье и опершись о стену, поднялся на ноги. Стоило ли говорить, что он тоже снова останется здесь?! Он сделал шаг вперед и украдкой наблюдавшим за ними санитаркам могло уже показаться, что он уходит, но развернувшись он протянул ей руку, чтобы помочь встать.
А когда, сбросив вес
С совершенным количеством лет,
Рвется настежь душа —
Алым парусом на простыню,
Беспокойных принцесс
Гувернантки укутают в плед:
— Осторожней, Принцесса,
Не стойте так близко к огню!
Все напоминает о тебе,
А ты нигде.
Есть только мир, который вместе видел нас
В последний раз.
- Дорогая, хотел предложить тебе поехать в Ньюки этим летом, я уже нашёл потрясающий домик прямо на побережье, Анна ведь так хотела отправиться к морю, и Мариетте будет полезен морской воздух! – Фрэнк весь светился, как начищенный галеон.
Однако по изумлённому виду Ребекки стало ясно, что супруга его энтузиазма не разделяет.
- Что-то не так, Беккс?
- Ты сейчас пошутил? Ньюки!?
- Коллега сказал мне, что там потрясающий отдых… - растерянно пролепетал он.
- Я не желаю слышать ни о каких коллега, тем более если они из НЬЮКИ! Почему мы не можем поехать, скажем, во Францию? Тебе это должно быть ближе! Фрэк! Почему из всех городов Соединённого Королевства ты выбрал именно этот!?
- Я не понимаю…
- Да тебе и не надо! – отрезала она - Ноги моей там не будет!
После Ребекка сожалела о том, что так резко обошлась с Фрэнком, он был невероятно заботлив, порой был готов задушить всю семью своей внимательностью, но делал это искренне и всегда очень старался превзойти самого себя, словно опасаясь, что всё его счастье исчезнет так же внезапно, как и возникло. Он и не обязан был знать биографию бывшего супруга Ребекки, но одна мысль о том, чтобы появиться на улицах старого шумного (а шумно там было исключительно из-за близости моря) Ньюки повергала бывшую миссис Пирс в оцепенение. В её память были впаяны Их с Алистером места, которые она бережно хранила в сердце и неистово ненавидела.
Время пройдет и ты забудешь все, что было
С тобой у нас, с тобой у нас.
Нет, я не жду тебя, но знай, что я любила
В последний раз, в последний раз.
Сколько прошло с тех пор, как встречи бывших супругов из «нечастых» превратились в «случайные» и «нежданные»? Однако время не сумело уничтожить то, что некогда казалось очевидным, а сейчас уже было, в общем-то, скорее совершенно ненужным. Она помнила все его привычки. Знала наизусть его мимику и жесты. Например, его обезоруживающие улыбки или эта манера щуриться, за ней всегда следовало какое-нибудь саркастическое заявление, и с точностью в процентов 70 она даже могла его предугадать.
- Ты мой дух не трогай, он еще с прошлого раза побаливает...
Она несколько смущённо улыбается, словно действительно серьёзно нашкодила в прошлом и уже совсем другим тоном произносит:
Не переживай, до свадьбы заживёт – и как-то горько усмехается после. Когда Ребекка уходила от Алистера, она не желала ему счастья, а сейчас ей вдруг показалось, что старая рваная рана поперёк души, наконец, начала зарубцовываться, и, несмотря на уродливый шрам, жить стало проще.
Пусть ничто не вечно под луной,
Но ни на час я не забуду
День, когда ты был со мной
В последний раз.
Это было их первое Рождество Не вместе после свадьбы. Фрэнк Эджкомб тогда уже принимал в её жизни более чем активное участие, однако праздник она решила встречать с семьёй и даже приглашения верному поклоннику не выслала. Ночью в дверь родительского дома постучали.
- Кого ещё гриндилоу принесли!?
- Пап, не вставай, я открою! – Ребекка легко поднялась со стула и побежала вниз по лестнице. Было слышно, как завывал ветер, шёл мелкий снег.
- Кто там?
В ответ раздался раскатистый грудной хохот, точь-в-точь, как у любимого маглами Санты.
- Алистер – это ты? – тихо спросила она в щель.
- Хо-хо-хо! Не знаю такого! Хо-хо-хо! У меня тут подарок для юной леди Пирс!
- Не нужно никаких подарков, уходи. – всё так же тихо произнесла она и уже хотела вернуться наверх, как раздался новый стук. Бекки тут же широко распахнула дверь, её обдало ледяным ветром.- Ты совсем лишился рассудка!?! Мой отец тебя убьёт, если увидит! – выпалила она.
- Отличное платье!
- Дурацкая борода – холодно отозвалась Ребекка.
- Я растил её всю осень! – с наигранной обидой воскликнул Пирс, но шутка осталась без внимания.
- Что тебе нужно?
- От тебя ничего, я пришёл поздравить свою дочь!
- В этом не было нужды.
- Ваше мнение учтено, мадам, а теперь позвольте… - он сделал шаг ей на встречу, но Ребекка преградила путь.
- Я уже сказала, что никаких подарков нам не нужно! Счастливого Рождества! – она хотела захлопнуть дверь, но Пирс успел задержать её.
- Бекки, так не честно, девочка заслужила праздник… - мягко, но напористо заявил он.
- А ещё она заслуживала сказки на ночь от любимого папочки, который почему-то не приходил домой ночевать, и маму, которая счастлива и не проводит вечера у окна в ожидании выше упомянутого…Ты никогда об этом не задумывался? А подарков ей достаточно, её есть кому любить и баловать, кроме тебя. Я замёрзла, Алистер, до свидания. – Ребекка тихо закрыла дверь и прислонившись к соседней стене начала сотрясаться в беззвучных рыданиях. Она знала, что он стоит на том же месте, и ветер не щадит его.
- Ребекка! Ты где так долго? Кто там? – послышался голос отца сверху.
- Никто…я сейчас – она наспех вытерла слёзы и услышала голос матери из гостиной: Анна, посмотри скорее в окошко! Там Санта-Клаус!
Это Рождество прошло смазанной линией в её памяти. Не вовремя началось и моментально кончилось. Манфред на руках отнёс Анну в её комнату, и там они с Белиндой ещё долго рассматривали её подарки. Их было неприлично много, но не хватало одного, и Анна знала это, но никому ничего не сказала, потому что за день до на вопрос, будет ли папа с ними на празднике, мама сказала ей, что им будет весело и без него.
Ребекка же ушла в свою комнату, абсолютно одна она снова сидела у окна, смотрела, как снег заметает следы Алистера и ёжилась от холода. Это было самое одинокое Рождество из всех, и в комнате было непривычно тихо и спокойно, праздник не пришёл в их дом, она сама его не впустила.
- Врачи обладают особым даром. Превращать взрослых людей в детей. – он берёт её за руку. Бережно, но настойчиво, попытки освободиться заканчиваются неудачей. У него всегда тёплые прикосновения, ладони Ребекки наоборот вечно ледяные. Сейчас они ещё и неестественно бледные в багровых порезах. Сердце неистово колотится у неё в груди, ей не хочется, чтобы он видел это.
"Твоя" девочка спит. Я обработал раны, она в палате наверху и там есть вторая кровать...если тебе никуда не нужно. Ты понимаешь, о чем я. У тебя дома ребенок...и маленькая дочь.
Конечно, моя… А ты потерял навсегда нас обеих. Почему? Почему ты такой глупец!?
Бекки устало усмехается, Пирс держит её за руку, и от этого становится непривычно спокойно, а, возможно, ей просто хочется верить его словам.
По крайней мере, этот ребёнок возвращается домой к назначенному времени и не страдает пагубным пристрастием к куклам – она многозначительно кивает в сторону стайки любопытных медсестёр и едва заметно улыбается -Я никуда не уйду, пока Анна здесь, с Мариеттой всё будет в порядке, Фрэнк - показательно заботливый отец…
Ребекка не дала ему руку, поднявшись с пола, его прикосновения приносили ей слишком много боли в прямом и переносном смысле. Повисла неловкая пауза, она медлила, внимательно глядя в его лицо, а потом аккуратно предположила:
Тебе, видимо, уже пора…? Смена закончилась, и дома, наверняка, заждались? Только покажи мне, где её палата. И…спасибо большое.
Ей ужасно не хотелось оставаться в Мунго, не хотелось иметь дело с медсёстрами, которые с утра придут проверить Анну, не хотелось мучиться бессонницей в тёмной палате с безликими стенами и полуслепыми окнами.
Эджкомб спрятала руки в рукава и сложила их на груди, всё так же серьёзно рассматривая лицо бывшего супруга, словно стараясь прочитать его мысли, хотя и так знала, о чём он думает.
Только предупреди персонал, чтобы не пускали Фрэнка, если он вдруг завтра приедет нас навестить… – неожиданно произносит она и отворачивается.
И пройдет не знаю сколько зим
И сколько лет,
Быть может, счастлива смогу я быть с другим,
А может нет.
Мы до сих пор не вместе — врозь, так после сна сложилась явь,
И, если что-то удалось, в том виноваты вы. Не я.
В моих стихах не сахар — йод, так после грез сложилась быль.
Но, если нам не повезет, виновен буду я. Не вы...
Алистер Бертрам Пирс был совершенно незлобным человеком, но вовсе не был безобидным. Задетые его гордость и самолюбие порой пробуждали не самые лучшие его качества, до той поры спавшие мертвым сном. И тогда он умел быть злым. За натянутой "не его" улыбкой, за непривычным, холодным стеклянным блеском глаз, за едкими шутками поддых. Где-то глубоко внутри ужасаться и выть от собственной жестокости, но продолжать говорить, подхлестываемый собственным гневом. Врачей учат причинять людям боль. И в запалах ссор, когда глотку сдавливал чей-то огромный свинцовый кулак, ему это удавалось лучше всего. Словно ребенку, от обиды вопящему, как он всех ненавидит.
- Я вынужден верить тебе на слово, - расплывается он в елейной, и оттого невольно агрессивной, улыбке. Туше...
- Пи-ирс! - мужчина нарочно натыкается на него возле прилавка и придает голосу удивленные нотки.
- Фрэ-энк! - подражает его интонации Ал.
- Как ты поживаешь?! - с напускным энтузиазмом интересуется волшебник, давясь глупыми смешками, за которые, как и вообще за этот разговор, новоиспеченная супруга, будь она рядом, уже превратила бы его в горку пепла одним лишь взглядом.
- Спасибо, что спросил! А теперь дай лапу! Рядом?! Умри?!
- Тебе не задеть меня своими глупыми шутками! - гордо заявляет Фрэнк с новой порцией смешков.
- На этот случай у меня еще есть пара чудных ботинок. - в тон ему отвечает Пирс, повторяя даже хрюкающие хихиканья.
- Какого это?!
- У человека много разных конечностей, те две с низу, называются "Ноги", ты гордо носишь на них свой мозг, а люди обычно обувь...
- Я теперь с Ребеккой, а ты не у дел! - не выдержав, разрушил он тщательно спланированную и завуалированную свою вступительную браваду, - Какого это, быть вторым?!
- Ах во-от почему ты издаешь эти звуки! А я думал, тебе белье натирает!
- Ты теперь номер Два, Пирс! Не горюй и не отчаивайся! Тебе когда-нибудь еще непременно повезет...или нет! - снова захихикал Эджкомб.
Сын французской аристократии в подобных словесных "вендеттах" всегда скатывался до уровня обиженной пятилетней девочки, мигом попадая под негласное правило о том, что бить детей, больных и немощных негуманно. Но одеть ему на голову что-нибудь тяжелое оттого хотелось не меньше. Но кроме того, Фрэнсис Баптист в попытках острить и ехидничать всегда гениально копал яму самому себе. Алистер расплылся в натянутой улыбке и глаза его сверкнули недобрым блеском.
- Я не могу не отчаиваться, Фрэнк! Я был женат на женщине, мы расстались, и ты сразу на ней женился. Ты всюду следуешь позади меня, отвратительно сопишь мне в спину и подбираешь все, что когда-то было моим. Я горюю и в отчаянии!
Фрэнк задохнулся.
- Это не так!!!
- Смирись, Числительное! Прекрати быть маленьким, злобным гномом и фантазировать, что ты ее увел! Найди свой крошечный мозг и может быть, тебе повезет стать последним, а не промежуточным "вторым"...Или Нет! - бодро вворачивает он фразу Фрэнка, но уже без глупых утробных хихиканий. - Честь имею! ...Вы знаете Фрэнка?! - обращается он к заслушавшейся их продавщице, - Моя жена Увела его, когда мы с ней расстались. Ума не приложу, зачем, а ведь я почти договорился продать его в цирк. Мне пожалуйста...
Что-то не так...Или так даже лучше?
Что там за странный маяк — Судьба или все-таки случай?
Что за мотив, разбудил это утро?
Что там под сердцем свистит — Сквозняк или ветер попутный?
Снова упреки. Теперь?! Когда все давно разбито вдребезги и едва смогло не то, чтобы придти в форму, но кривенько сложилось в старенький разбитый калейдоскоп на память о славных временах беззаботного детства. Я отпустил тебя и не тревожил твоего покоя. Сегодня ты пришла сама, хоть и по воле жутких обстоятельств, но Сама. Отчего же мы не можем жить в мире в одном огромном, проклятом городе?
Она не подает руки и оттого в легких пропадает куда-то кислород. Что же ты делаешь, моя Бекки?! С тем, что от нас осталось. И схватить бы тебя за запястье. Из вредности и назло. Но что же Я делаю?!
- Показательный муж - это вообще очень удобно. - снова широко и елейно улыбается он.
Этого ты хотела, моя милая Бекки? Парня из теста, которого можно вылепить таким, как тебе хочется? Породистого, выдрессированного и верного, словно терьер - Нацепи на него бантик и можно хвастаться перед подружками! Его показательность и преданность тебе - все, что у него есть. Из меня не вышло верного мужа, но я был собой. Парнем с душой наизнанку, расплескивающим себя на виражах, как выяснилось, болезненно свободолюбивым, но Собой. Я был идиотом, моя Бекки, но я был им честно и не притворяясь. Ты скажешь, что это не стоит ничего, и тогда не стоило. Но можешь Ты похвастаться сейчас тем же? Скажи, что ты любишь его! Скажи, что смотришь на него так же, как смотрела на меня! Скажи, что теперь ты счастлива! Счастлива не с дочерьми и в его доме, а именно с ним! Можешь?
Скажи, что он ЛУЧШЕ меня! Фрэнк Эджкомб, Бекки! Малодушный и мелочный, эмоциональная пустышка и моральный банкрот. Самоуверенный и не способный сомневаться именно там, где нужно. Верный, потому что трус и не способен на поступки, выходящие за рамки привычного ему набора простых действий. Он преданный твой поклонник? - В тебя нельзя не влюбиться. Он хороший отец? - Подарки и потакание капризам? Таким отцом был тебе старина Манфред? Уверен, семейство Бигелоу от него в восторге. Перспективный болван, обеспеченный и породистый. Все, как хотели твои родители. Его недостатки не касаются тебя и этого тебе достаточно?! Мы оба знаем, что это за человек. И мадам Эджкомб может сколько угодно верить в своего мужа, но если моя Бекки готова закрывать глаза на все это, я не желаю знать вас обеих!
Хотелось вопить и хватать ее за плечи. Несмешно шутить и надрывно смеяться, только бы не молчать. Как в славные, добрые времена выяснять отношения на глазах любопытного местного персонала. Но скопившееся и несказанное саднило в глотке. Редкие, простые фразы и много тишины. Рваная беседа. Только кровь мерно стучала в ушах...
Уверенным, привычным жестом он наполняет бокалы. Руки его соседа всегда перепачканы красками и от его пальцев на стекле остаются отпечатки цвета листвы на деревьях с его пейзажей. Пирс опустошает бокал залпом и наполняет его снова.
- Хорошо, что среди нас есть врач, - усмехается художник прежде, чем сделать глоток.
- Скажи ему, чтобы присоединялся, - еще один бокал следом, - ...Это всегда здесь было? - взгляд Пирса устремлен на открытый чемодан, заполненный фарфоровыми фигурками.
- Друг притащил. - отмахивается сосед. Его квартира - склад разных неожиданных вещей, от пыльных серебрянных кофейников, до небольшого, ржавого якоря.
- Моя мать расставляла такие на полках в магазинчике. Клоуны, феи, толстые дамы...никогда не понимал, по какому принципу выбираются для них типажи.
- А у моей бабки была коллекция таких куриц, терпеть их не мог. Когда старуха умерла, расколотил их о стену сарая все до единой. Хорошая, быстрая смерть, с размаху о стену. Бабке повезло меньше.
- Смерти нет с размаху о стену. Лежишь черепками, пока тебя не склеят, или ходишь с отломанной головой, если не сильно швыряли.
- Я швырял сильно.
- Я как эти твои курицы. Фигурка, которую разбили, а потом склеили. Знаешь, так вот нарочно криво. Чтоб рука торчала из затылка, ухо было где-нибудь на заднице. И живу теперь вот такой весь кривой. И все, что я делаю какое-то...Кривое.
Не уступая соблазнам, не чуждаясь сомнений,
Методом проб и ушибов, без ссуд и отсрочек...
Вдруг, в одночасье и разом вернуло течение
Неудержимо в первоисточник,
Неудержимо в первоисточник —
К вам...
Тебе не понравился бы тот, кто ждет меня дома. Никогда не нравился. Он все еще живет в соседней квартире и почти никогда не выходит на улицу, каждый день рисуя новые пейзажи. Он мизантроп и философ, и почти никогда не спит. Зато к нему можно придти в любое время суток и он всегда составит компанию. И он еще не знает, что он меня уже ждет. Отчего-то наши с тобой встречи вселяют в меня твердое намерение уйти в новый запой.
Он заставляет себя успокоиться, обещая мозгу и сердцу анестезию и отдых. Чем сильнее все кипит внутри, тем спокойнее становятся его реплики.
- Не говорите Спасибо, пока я не выставил счет, - вечная шутка, которую она сотни раз слышала. На уровне рефлекса и без тени улыбки. Клочок уцелевшей стабильности возле стены сарая, где все усыпано осколками.
Excuse z-moi, ночные посторонние, мы вернем деньги за неоправданные ожидания, но не вернем вам вашего времени.
- ...Боишься покалечить?! - откликается он в доли мгновенья, тоже отворачиваясь и неспешно направляясь к лестнице. И не оборачиваясь громче добавляет: - Подтверди мою догадку, и утром я оставлю его под твоей дверью, повязав огромный бант...Ты идешь?!
Он открывает дверь, ведущую на лестницу, и ждет, чтобы пропустить ее вперед.
- Четвертый этаж. Ты и сама знаешь...
Под потолком коридора не горит и восьмой части шаров, что служат здесь источником света. В полумраке он подходит к двери и открывает ее, снова пропуская леди вперед.
- Это не...
- Это мой кабинет, - объясняет он, закрывая за собой дверь и заставляя зажечься свет, - Проходи и садись! Лучше в мое кресло, если это не противоречит твоим религиозным убеждениям, оно выше.
Пирс выставляет на стол склянки из стеклянного шкафчика, и две достает из кармана халата, - их он прихватил из приемной на первом этаже.
Знаешь ли ты, что это за кабинет, Бекки?! Единственный триумф твоего нового мужа. Единственное место, где он стал первым.
Нет плохих времен, есть злые нравы...
Что ж, Ваше Высочество, вы правы;
С дураками мне не состязаться...
До свидания. Все. Конец абзаца.
Ты болишь у меня
Где-то под легкими,
Одинокими
Скромными
Сводками
Ты втискиваешься под виски.
Знаешь, за что я больше всего ненавижу тебя, Алистер Пирс? Нет, не за измены, и даже не за их количество. Я простила тебе и то, что мне ты изначально предпочел свой желтый халат, дурацкие склянки и всех этих бесконечно ноющих пациентов. И я пережила тот факт, что отец из тебя вышел куда лучше, чем муж. Но знаешь, чего я никогда не смогу простить тебе? Своей силы. Из-за тебя мне пришлось стать сильной настолько, что даже самой порой становится не по себе. Из-за тебя для меня больше нет непреодолимых барьеров, я вычеркнула из своего лексикона слово "не могу" и перестала рассчитывать хоть на кого-то, кроме себя. Помнишь Бекки Бигелоу? Она искренне нуждалась в тебе и верила, что любовь - это когда раз и на всю жизнь. А ты втерся к ней в доверие и методично сотворил из нее монстра, ты изуродовал чуткую и трепетную натуру. Ты предал не меня, Алистер, ты предал её, наивную девочку с золотыми локонами. И может быть, когда-нибудь я смогу тебе простить ту патологическую привязанность, которая въелась в мое подсознание и ту зависимость от тебя, которую я не смогла убить, но похоронила заживо. Может быть, однажды. Но я никогда не прощу тебе искалеченной души трогательной девочки Бекки. И вряд ли когда-нибудь я смогу тебе об этом сказать, потому что в глубине меня живет всё та же Бекки Бигелоу и запрещает ненавидеть тебя сильнее, чем я могу.
От тоски
Я разложила тебя
По числам
От внушающего «зачем?»
До событий
Лишенных смысла,
Ты болишь у меня
До кистей…
-Со временем начинаешь ценить комфорт превыше всего. - спокойно и уверенно произносит она в ответ.
Только не смей осуждать меня, слышишь? Не смей! Я не люблю его и никогда не любила. Тебе это кажется вздорным? Неправильным? Так жить нельзя? Но ведь ты сам, сам, Алистер, следуешь этому расхожему сценарию. Или скажешь, что те плотские желания, которым ты не мог отказать, были любовью? Ты любил всех тех, из-за кого не приходил домой вечерами? Если так, то ты полный болван, ни на толику не разбирающийся в любви! Но зато я очень люблю нашу дочь, Алистер, и я сделаю всё, чтобы ей было хорошо, чтобы у нее была нормальная семья, от чопорности которой меня саму порой бросает в дрожь. Но девочка не заслужила наших вечных скандалов и жажды острых ощущений.
До пальцев,
Изучающих кожу другого
И не ждущих уже
Новостей.
Знаешь, если бы всё было иначе, и мы не были с тобой по разные стороны баррикад, я бы рассказала тебе, как до сих пор порой, сама того не желая, называю Фрэнка твоим именем. В самые неподходящие моменты. Видел бы ты при этом его лицо. Каждый раз я делаю вид, что ничего не заметила, а сама испытываю странное смешанное чувство неловкости и удовольствия от того, как он проглатывает это, давясь и морщась.
А еще однажды я перепутала годовщину нашей с ним свадьбы и устроила праздничный ужин точно в день своего первого бракосочетания. Кажется, он решил, что я спятила, но стоически отпраздновал знаменательное событие на полгода раньше. Когда же я ночью осознала свой косяк, то с трудом сдерживала смех, уткнувшись лицом в подушку. Тогда Фрэнк серьезно забеспокоился о моем психическом состоянии. Мне так много всего хотелось бы тебе рассказать, но ведь ты не разделишь моей искренности, а искупаться вновь в твоём ехидстве... уволь, я слишком плохо плаваю.
-Раньше ты лечил нас на добровольных началах. Или это были услуги в кредит? - произносит она и улыбается, совсем, как прежде. Кто мы теперь друг другу? И как мне держать себя с тобой, когда одновременно так хочется стиснуть тебя в объятиях и отхлестать по щекам? Шутить с тобой всегда было опасно, но буть серьезной, пожалуй, еще хуже.
Пирс, имей совесть! - неожиданно бодро отзывается она, проходя сквозь дверной проем и украдкой заглядывает ему в глаза - Кем станут девочки, когда вырастут, если мама будет в целях профилактики поколачивать отца? Мне не нужны на старости лет две юные неврастенички-мужененавистницы!
Я не называю это
Предательством,
Но своей издыхающей
Святостью,
Ты втоптал наш последний
Храм…
Двигаясь по слабо освещенному коридору, Реббека с трудом удержалась, чтобы не взять Пирса за руку по привычке. Это место совсем не изменилось. Кажется, стены, как губки, впитали в себя в события минувших времен. Только дверь, которую распахнул перед ней бывший супруг, не должна была отвориться теперь. Проходя в кабинет, Бекки снова внимательно посмотрела на Пирса, только в этот раз совершенно серьезно, окинув его взглядом с головы до ног.
Твой кабинет. - констатирует она для самой себя и оглядывается по сторонам. Комната сильно изменилась, и хотя отделка осталась прежней, атмосфера и настроение помещения стали совсем иным. Ребекка садится не сразу, сначала внимательно изучает заставленные полки, а после, едва заметно усмехнувшись, произносит - Само мое присутствие здесь - величайший грех, из-за тебя меня отправят в ад.
Бекки наблюдает, как Пирс выставляет на стол склянки, и словно в пустоту обращается, стараясьне встречаться с ним глазами:
Ты ведь не оставишь меня здесь одну ночью? Она ведь простит твое отсутствие? - произносит Ребекка и тут же осекается, устремляя на Пирса цепкий блестящий взгляд.
Кто она, Бекки? Разве он говорил, что живет с женщиной? Просто ты привыкла, что никогда не был один, и если тебя дома ждут, значит, и ему непременно есть, к кому спешить. Какая хромая логика. Как остро кольнул твой собственный вопрос где-то в области левого легкого. Ты болишь у меня, Алистер Пирс, как застарелая травма, о происхождении которой уже даже и не вспомнить.
По губам
Не смей ударять Мне
Ладонями,
Я теперь не твоя
Но помни-
Ты болишь у меня.
Звездные, поздние, чуждые, яркие
Сны вам снятся ночью -
Когда вы были легче птиц,
Когда летело вам вдогонку небо
И боги усмехались вслед.
Так беспечны были вы,
Так стремительны и смелы.
Это легче, чем прощать,
Это проще, чем любить.
Подвиг кончился, звездные мальчики,
Жизнь во сне, смерть наяву.
- Что это за мерзкий запах? Вы что, не чувствуете?
- Отсутствие губ усиливает остальные чувства, Фрэнк?
- Каждый раз, когда я прихожу, здесь чем-то воняет!
- Ты сам себе ответил, Фрэнк...
Я не помню, умел ли когда-нибудь не болтать без умолку. Не острить по каждому подвернувшемуся поводу и без, словно что-то незамедлительно погаснет во мне, если я остановлюсь хоть на мгновение. Раньше это происходило само собой, от хорошего настроения, влюбленности, попытки привлечь к себе внимание или еще невесть чего. Теперь все больше это походит на какую-то усталую беззаботность на износ. Я как какой-то ощетинившийся зверек, все виляю хвостом и игриво показываю зубы, да без конца скачу на месте, чтобы ни одна рука не смогла меня ухватить.
Ах, какой я распрекрасный! Генри называл меня Душой Госпиталя. Весь я такой бескорыстно-положительный и развеселый, с претензий на роль рыцаря печального образа в свободное от всего этого время. Забавная вещь, Бекки, покинутый любимой женой, даже будучи неверным мужем, я стал жертвой, магнитом для сердобольных юных дев, что стремились утешить такого несчастного и внезапно одинокого меня. Мне все чаще начинает казаться, что пассий своих я давно уже не покоряю своим чувством юмора, а привлекает их история моих душевных трагедий, что ловко уличают они за всей этой моей бравадой беззаботного повесы. И я во всей этой истории жалкого вида щеночек с грустными глазами, да еще непременно под дождем.
А я даже не успел уловить, когда претерпел столь серьезные перемены. Но ведь был когда-то счастлив? Без условий, без повода. Просто так. Счастлив до такой степени, что в какой-то момент спирает грудь, потому что не верится, что это происходит с тобой. Потому что в какой-то момент ты чувствуешь, что состоишь из одного лишь света. В какой-то другой жизни я был так счастлив, что ослеп от этого света и оглох от оглушительного хлопанья крыльев за плечами.
- Хоть кто-то будет счастлив… - усмехается Август.
- Фрэнк?! Я расскажу тебе о счастливом Фрэнке! Он влюблен в нее с первого курса. Но никогда не удостаивался взаимных симпатий. Она, пожалуй, была единственной, кого он когда-либо любил, кроме своей мамочки. И да, она проделывала это десятки раз. Мы ссорились, и Фрэнк удостаивался безграничного ее внимания. Он идиот, ты отлично знаешь, - он велся на это каждый чертов раз. Мы вновь сходились и он вновь оказывался ей не интересен. На пару недель у него появлялась нижняя губа, взгляд бассетхаунда и он становился нервознее обычного, если такое вообще возможно. Но наступал следующий раз и он радостно и самоотверженно ступал на любимые грабли. Мне не жаль Фрэнка, Фрэнк взрослый мальчик и сам мог бы уже научиться думать. Нет. Ужасает меня Она. Не поверю, что она спустя годы разглядела в нем достойного человека. Тогда зачем все это?! Хотя какая разница, зачем! Это в любом случае не самый лучший ее поступок! Назло мне она это делает или еще из каких соображений, даже думать не хочу!
- Ты не бывала в местном буфете? Как туда не зайду, ад все чаще кажется мне санаторием.
Ад у каждого свой, Бекки. Мне порой адом успешно служит любимый госпиталь. Война не щадит никого. В идеальном мире в войнах калечились и гибли лишь те, кто эту войну начинал, и те, кто принимал бой. Не лучший расклад, но этакая иллюзия примитивной справедливости. На деле же война перемалывает своими жерновами куда больше невинных. Тех кто не умел или не имел возможности защищаться. Мирное население, если будет угодно. Женщины и мужчины, старики и дети. Знала бы ты, Бекки, сколько я залатал раненных детей. Темная магия, гнусность, уродующая субтильные, нескладные их тела. Но все они были ранены на войне, жертвы дурного времени. Одинаковые острые коленки, тонкие руки...всех этих детей я видел впервые и знал лишь одно: Я должен спасти, сделать все возможное. Ты же приносишь мне девочку, на которой нет живого места. Девочку, глядя на которую я вспоминаю тысячу мелочей, от которых у меня ком подступает к горлу. У которой есть шрам на пятке от осколка бутылки, притаившегося когда-то в иле на дне озера. Девочку, что терпеть не может груши и любит запах мяты и скошенной травы. Маленькую Разбойницу, о которой до поры я знал больше, чем знала Ты. И она не стала жертвой времени, Бекки. Она жертва алчного, тщеславного болвана, который настолько несостоятелен в качестве человека, что все, на что он способен, это подкупать ее, скупая все, что по его мнению может ее заинтересовать. Сегодня она стала жертвой Твоего выбора! И не поплатилась жизнью! Что он подарит ей в следующий раз? От чего я буду избавлять ее, когда этот следующий раз наступит? А я смогу? Ты уверенна?
- Фрэнк! Ты не мог придумать ничего умнее, как притащить ребенка в отделение вирусных заболеваний?
- А ты тут не командуй! Это мое отделение!
- Ты у нас единственный и неоспоримый король заразы! Но я хотел бы рассказать, если Ваше Величество позволит, о том, почему его отделение называется вирусным…
- Моя дочь – выделяет он, - хотела посмотреть, где я работаю! А ты давно уже не располагаешь возможностью высказывать свои пожелания. Ты больше не ее отец! – переходит он на визгливый шепот.
- Серьезно?! …Это все облегчает! Пойди и срочно поиграй с парой зеленых мальчишек с драконьей оспой, маленькая незнакомка!
Бесконечной пустотой,
Вы с тех пор дышать привыкли,
Ваши легкие горят
В вязком воздухе Земли.
- О нет, у нас впереди вся ночь! – весело отзывается он, но голос его почти дрожит от подавляемого гнева. Он замечает это и трет пальцами переносицу в наивной попытке успокоиться или отвлечься. Загнанный звереныш.
- Она, кто бы она ни была, - вновь ощетинивается он, - простит все что угодно. Я же такой душка, как меня можно не простить! …Твои порезы необходимо обработать. Во-первых, кто знает, что это была за дрянь…И какую гадость принесла в дом. Этих богачей хлебом не корми, дай обставить гостиную антикварными проклятыми вещицами. Я знаю одного парня, он достанет вам отличные орудия пыток в детскую. Скажете, что от меня, он сделает вам хорошую скидку. Во-вторых, я очень хотел бы… - он замолкает, и мгновенно меняет тему, - Я на днях встретил Венди. На ней была шляпа с павлиньими перьями и огромным желтым бантом. Мы с ней поговорили, я напомнил ей, как она однажды назвала вызывающе ярким голубой шарф, что… - он едва ли не буквально давится этим неозвученным "Мы", - ей подарили. Она многозначительно сказала: "Ты еще моего белья не видел!". Это был флирт? Я спрашиваю, потому что это странно. В последнюю нашу встречу она пыталась взорвать мою голову взглядом. Ты что-то рассказала ей, что заставило ее переосмыслить случившееся? Это мне, наверное, льстит, но очень странно, ведь рядом стоял ее супруг. Он такого маленького роста и до того субтильный, что она могла бы носить его в саквояже. Он все равно все время молчит.
Руки его дрожат, он спешно прячет их в карманы и спешит отойти к шкафу, словно внезапно вспоминая, что оставил там что-то важное.
- Во-вторых, да! Совершенно верно! Во-вторых, я был бы благодарен... – его голос едва слышно треснул и он вновь недоговорил. Фраза эта прозвучала законченным предложением.
- Ты тоже слышишь все это, что я несу? - оборачивается он, - Удивительная особенность говорить без остановки. Тридцать глупостей в минуту. Редкий, незаменимый дар для целителя. Так и пишу во всех резюме. Между безответственностью и умением жонглировать.
Кажется, ты в очередной раз сломала меня, Бекки. Как же это удается тебе? Снова и снова?!
- Я надеюсь, ты не боишься врачей. Потому что Во-вторых. Я хотел бы знать, был это просто страх и "небольшая" истерика…Я не то, чтобы хотел знать, но вероятно должен. Знать, страх это был или только что по твоей милости я пытал свою дочь.
Так беспечны были вы,
Так стремительны и смелы.
Это легче, чем прощать,
Это проще, чем любить.
Подвиг кончился, звездные мальчики,
Жизнь во сне, смерть наяву.
Потому что есть только слово
Потому что оно не лечит
И в жару оно хладнокровно
Тихо падает мне на плечи
- Я знаю одного парня, он достанет вам отличные орудия пыток в детскую. Скажете, что от меня, он сделает вам хорошую скидку.
Когда ты наконец угомонишься?! - Ребекка произносит это в воздух, не требуя ответа - Вы оба невыносимы в своём вечном желании что-то доказать всем и вся! Как два незрелых школьника... Постоянно стараетесь побольнее задеть друг друга. У тебя это, правда, получается лучше. Ты в своём красноречии на голову выше Фрэнка, но перед кем ты стараешься? Перед Эджкомбом? Но ведь ты его и за человека никогда не считал. Передо мной? Слишком поздно, Алистер, слишком поздно... - Она смотрит ему в глаза, слушает эту нелепую историю про Венди и её шляпу и не находится ничего добавить. Порой Ребекке кажется, что она единственная повзрослела. Ни Фрэнк, ни Алистер так и не удосужились этого сделать. Остались беззаботными школьниками, со своими выдуманными проблемами и подвигами. И как бы жизнь не трепала их, Пирса, конечно, больше, они умудрялись сохранять внутри себя жизнь заносчивых юнцов, в то время как малышка Бекки Бигелоу, из последних сил цепляясь за существование , держалась на аппарате искусственного дыхания, получая редкую возможность вздохнуть полной грудью, когда магическим образом бремя ответственности за весь мир решался взять на себя кто-то другой. Как же это нечестно...
Потому что в июне не липнут
Рука об руку наши окна
Потому что в сухом порыве
Ты стираешь свои перепонки
Окончательно вымотавшись, Ребекка спокойно наблюдает за тщетными попытками Пирса скрыть свои нервы. Удивительно, им никогда не удавалось жить в унисон. Каждый раз, когда один из них был на краю пропасти, второй приближался к тому, чтобы познать дзен. Наверно, заезженная присказка "противоположности притягиваются" нашла и в нас своё подтверждение. Но если это так, то что же нам помешало быть вместе? Какая неведомая сила развела нас по разным краям земли? В какой роковой момент сила притяжения пала под натиском чего-то другого, более могущественного? Чувства гордости? Предательства? Несбывшихся надежд?
С тех самых пор, как "мы" стали существовать лишь в вызывающе ярких шарфиках, воспоминаниях нашей дочери и наших собственных, с тех самых пор, Алистер, я задаю себе один и тот же вопрос: если наша любовь не была до гроба, если мы не жили долго и счастливо и не умерли в один день, то зачем всё это было? Ради твоей Маленькой Разбойницы, скажешь ты? Но позволь, разве такие жертвы приносят во благо? Разве можно на пепелище возвести новую жизнь?... У меня осталось так немыслимо много вопросов, что порой мне кажется, жизнь ничему не учит, а только тыкает носом, как полуслепого котёнка, в твою собственную несостоятельность и говорит: "Вот, посмотри, чего ты на самом деле стоишь! Печальное зрелище не правда, ли?"
Она медлит, но всё-таки наконец протягивает ему изувеченные руки.
Глупо, наверно, и ты будешь смеяться надо мной, но раньше моим самым большим кошмаром было оказаться в роли твоей пациентки... - Ребекка ловит его удивленный взгляд и поспешно добавляет - Нет, не в этом смысле! В этом смысле гораздо страшнее очутиться в руках Фрэнка... - в сторону произносит она - Просто мне всегда хотелось быть для тебя совершенной, а оказаться у тебя на приёме значило бы расписаться в собственной ординарности. Мне всегда дико хотелось быть как можно дальше от этого Госпиталя, потому что я знала, что рано или поздно он тебя у меня заберет...
Потому что болезни глохнут
Потому что любовь немая
Я ли это писала на стенах:
«Оглянись! Ты живая! Живая.»
Знаешь, как больно видеть в твоих глазах упрёк после стольких лет! Ты винишь меня во всём, особенно, если это касается нашей дочери. Ты требуешь суд признать мою вину по всем статьям и назначить самое строгое наказание. Но ты забываешь об одном самом главном правиле, перед судом всегда нужно представать "с чистыми руками". А твои руки запятнаны, Алистер! Ты судишь по последствиям, а я взываю тебя обратиться к причинам. Это ты принёс в жертву и меня, и собственную дочь. Это твоими руками было разрушено всё то, что некогда казалось нерушимым. Ты искалечил жизнь этой маленькой девочки ничуть не меньше. Тебе просто невдомек, на какие вопросы мне приходилось искать ответы. Какие оправдания я искала себе в её глазах. Сколько усилий пришлось приложить, чтобы она не чувствовала своей вины в произошедшем. Ты забываешь об этом, Пирс. Но я простила тебе всё это. Простила всё, чем ты пожертвовал, ради собственного безрассудства. Не смогла простить только предательства по отношению ко мне. Потому что больше всего на свете я любила любить тебя.
Где, скажи, потеряли мы легкость?
Где с тобою мы вылили душу?
Потому ли, что был ты болен?
Потому ли, что был простужен?
Ты совершенно не меняешься, Алистер! - искренне и по-доброму произносит она. Если бы не эти твои мешки под глазами, в которых ты похоронил свои бессонные ночи, и непривычная усталость во взгляде... То есть, они, конечно, я уверена, не отпугивают медсестер, которые по-прежнему укладываются здесь штабелями - иронично усмехается Бекки - Но вот и я с тобой чувствую себя совсем иначе. Как помнишь на свадьбе у Венди, когда мы с тобой приговорили целую чашу пунша и пешком шли домой, горланя песни на рассвете?
И откуда столько воспоминаний, связанных с Венди? Надо будет отправить ей открытку на Рождество с благодарностью и пожеланием долгих лет жизни. Знаешь, кстати, почему она так взъелась на тебя после нашего разрыва?Нет, дело не в том, что она моя давняя подруга. - предугадывает Ребекка - Она всегда мне говорила, что считала наш брак идеальным. Просто-таки венцом матримониальных отношений! И даже своего Тони подбирала по твоему образу и подобию. Да, да, я знаю, что глазомер у неё ни к Салазару... Но когда ты вот так взял и поставил крест на нашей "идеальной семье", она была раздавлена. Произошло свержение идолов, которых нечем было заменить. Её стало преследовать навязчивое предчувствие, что неровен час, её Тони поступит также. Тогда мне пришлось объяснить ей, что у него с тобой также мало общего, как у меня с ней. Венди расслабилась, хотя и несколько расстроилась, потому что супруг моментально лишился в её глазах своей былой привлекательности...
Она следит за его дрожащими руками, которые он тщательно пытается скрыть и, улыбаясь, произносит:
Странно, но я уже с трудом вспоминаю, когда ты был просто человеком, а не целителем? И мне кажется, что сегодня ты боишься своих пациентов гораздо больше, чем они тебя...
Ты был идеалом не только для меня, мой дорогой. Мы были самой красивой парой на планете. И знаешь, как все самые прекрасные и диковинные существа сначала заносятся в "Красную книгу", а потом бесследно исчезают... Кажется, и мы так навсегда исчезли. Вымерли, словно мамонты.
Потому что нельзя проститься
Потому что нельзя принять.
Когда сердце родное бьется
С чужим сердцем
Его не отнять.
Вы здесь » Momento Amore Non Belli » Прошлое » She was born with a song in the air...
