— Я испугалась, я думала, что ты ушел. Не уходи, пожалуйста!
— Когда-нибудь обязательно.
— Не уходи, пожалуйста!
ОКТЯБРЬ, 1979
Momento Amore Non Belli |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Momento Amore Non Belli » Будущее » Если бы я все время огорчался, я бы умер от огорчения.
— Я испугалась, я думала, что ты ушел. Не уходи, пожалуйста!
— Когда-нибудь обязательно.
— Не уходи, пожалуйста!
ОКТЯБРЬ, 1979
Мужчина ураганом влетает в свой кабинет и запирает за собой дверь, словно это убежище. Он падает в свое кресло и притягивая лист бумаги, принимается быстро писать. Движения его спешные и почти остервенелые. Почерк выходит неровным, а смысл сбивчивым, но в этом листке бумаги умещается вся его злость за несправедливость бытия. В который раз...
...Вчера я вспоминал Ньюки. Соседку. Миссис Джинджер. Я вспоминал Рождество и эти ее декорации с младенцем Иисусом, которые она каждый год выставляет перед крыльцом. Я вдруг понял, что вот точно такие я хотел бы сейчас разгромить чем-нибудь тяжелым. Не самый возвышенный мой порыв, но ты спроси, вдруг она подалась в буддизм и готова расстаться со своим картонным Вифлеемом?!
У этого типа дурное чувство юмора, Отец. Когда вокруг миллиарды людей. Одни больны и ждут смерти, как избавления от мук, другие творят жуткие вещи и остаются безнаказанными. Миллионы людей, от жизни уставших и не умеющих ее ценить, тратят ее на жалость к себе. И гадкой, несмешной шуткой из жизни уходит славный парень, который так отчаянно любил жить, как никто другой не умел.
От написанных строк становится дурно и он отбрасывает ручку в сторону. И душит даже не еще один приступ паники, а какая-то иступленная мысль, что все, снова и всегда, напрасно. И никогда не будет иначе. Не теперь. Не сейчас. Все будет только хуже. И очень по-другому. Никогда как прежде.
Он смотрит на дрожащие свои руки и злится на себя в который раз. И выть хочется от отчаянья и беспомощности. Он не встает, - взлетает из своего кресла, хватая на пути лист бумаги, который уничтожит, шагая по коридору, разорвав в клочья. И не захватив плаща, он покинет Мунго, чтобы шагнуть в ночь и отправиться ее искать.
Хорошие парни умирают - правило номер один. Врачи не в силах этого изменить - правило номер два. Кому нужны эти правила?! - сам того не замечая произносит он вслух, шагая по улице и привлекая внимание прохожих...
- Вот дерьмо! - выругался Уоллет. Подземные переходы Гринготтса уходили вниз на целые мили. Выложенные камнями их стены здесь сочились влагой, которая, стоило ему запнуться и ухватиться за один из булыжников, оказалась на поверку гадко склизкой. Он огляделся по сторонам, но не найдя ничего подходящего, брезгливо вытер ладонь о собственные брюки. Гоблин, который указывал непрошенным гостям из Министерства дорогу, не сдержал смешка. Раскачивающейся походкой на своих коротеньких ножках он шагал впереди, освещая путь большим фонарем и не переставал едва слышно поминать Министерство Магии и их проверки. За ним следовал Уоллет, крепкий мужчина лет сорока с коротко стриженными черными волосами и щетиной, которая придавала его лицу совсем не свойственную ему суровость. Замыкал эту процессию высокий, широкоплечий юноша. Без особого интереса он изучал своды подземных коридоров, предпочитая это занятие выслушиванию препираний мага и гоблина.
- Следовало бы захватить с собой зонт
- Следовало бы не совать нос не в свое дело!
- Я непременно передам своему начальству, и мы учтем ваши пожелания.
Юноша позади усмехнулся.
- Нет, ты видел?! - обернувшись, шепнул старший.
- Видел - беззаботно улыбнулся парень, явно не разделяя пылкого негодования коллеги.
Министерство желало контролировать гоблинов. Гоблины желали Министерству гореть долго и ярко. И оба этих желания были не из разряда легко осуществимых. Гоблины были древнейшей расой, по их версии, несколько ущемленной в правах, но в то же время на иерархической лестнице стоящей куда выше волшебников. Гринготтс жил автономно от Министерства и войн, и пускал волшебников в свои дела ровно настолько, насколько того допускали его хозяева. Одна сторона делала вид, что она идет на уступки и подчинялась в мелочах, вторая - что она всегда сможет подчинить себе и все оставшиеся сферы их деятельности, когда ей того захочется. Последней победой чародеев стали драконы, принадлежащие старинному банку. Министерство не могли запретить жестокого обращения с существами, уже тысячи лет принадлежавшими гоблинам, но выбили себе право устраивать проверки с целью вести свою отчетность...
- Один поджарился. А этот засранец сбежал! - взвыл сквозь сжатые зубы Уоллет, - Найду - ноги вырву!
Яркое пламя с треском разбегалось по каменному полу, но единственным, за что огонь мог ухватиться, было тело мертвого гоблина и двое мужчин, которые укрывались за широкими колоннами.
- Нам его двоим не скрутить. Ждем. - крикнул Уоллет, сжимая кулаки на удачу.
Ослепленное существо выдало еще несколько струй огня прежде, чем звяканье его цепи стало приближаться. Могучий зверь весь был опутан цепями, словно доспехами. Хвост его был закован в кольца, каждое из которых сверкало острыми шипами. Неизвестный метал, черный словно чугун, но сверкающий словно сталь. В полыхавшем всюду огне он стал накаляться и приобретать синий цвет. Уоллет жестом призвал молодого коллегу к тишине и неподвижно замер, затаив дыхание. Но юноша беззвучно скользнул вправо, огибая колонну и через несколько мгновений уже был позади. Ему почти удалось подкрасться к дракону, когда в конце коридора раздался звук гоблинских трещоток.
Тем поздним утром один из гротов Гринготтса превратился в настоящее адово пекло, но безумие закончилось так же быстро, как и началось. Юноша сорвался с места и успел ухватить колдующего приятеля за ворот рубашки, чтобы оттащить в сторону от новой струи огня, но в доли секунды за спинами их с металлическим звоном взметнулся хвост. В мгновение юноша словно окаменел, а его лицо вдруг вытянулось от удивления. Он пошатнулся вперед, на мгновенье став еще выше. Черный, сверкающий бликами от полыхающего всюду огня, один из шипов драконьих "доспехов" прошил его грудь насквозь. Алым цветком кровь стала распускаться на складках рубашки, но тут же моментально чернела и чернотой этой неумолимо подбиралась к ране. Уоллет успел было подумать, что это гоблины немедленно взялись за лечение, но когда чернота добралась до раны, юноша скривился от боли и, словно тряпичная кукла, рухнул на пол.
- Тащите сюда целителей! Хоть весь Мунго разом! - Уоллет, который еще мгновенье назад метался по кабинету, прижимая к груди обгоревшую руку, угрожающе навис над гоблином. Представившийся Грэхмальдом ворожил над раной парня, но тот не приходил в себя.
- Не нужно целителей, - спокойно проскрипел вошедший. Запонки и манера держаться выдавала в нем представителя руководства.
- Вот уж не вам решать! - огрызнулся маг.
- Нам очень жаль... - начал было он все тем же своим спокойным голосом, но Уоллет сгреб его здоровой рукой за грудки и оторвал от пола.
- Ты не знаешь, что это за парень..! - прорычал мужчина.
- Увы, сэр, увы, - не поведя и ухом продолжил гоблин в своей холодной вежливой манере, - Заклятьям, охраняющим Гринготтс тысячи лет, и для них нет плохих и хороших, есть только Воры.
- Этот парень - не вор!
- Возможно. Но заклятье настигло Его и заклятье не отменить.
Гоблинское проклятье отравляло изнутри. Теплым ядом оно текло по венам, обволакивая той чернотой все, до чего могло добраться, легкие и прочие селезенки. Рано или поздно оно добиралось до сердца. Безумца, вздумавшего грабить Гринготтс, ждали несколько дней агонии и смерть в бесконечных лабиринтах банка. Для Вилли гоблины сделали исключение и пообещали превратить несколько дней в пару месяцев. Но с тех пор прошло уже четыре. Агонии на его душу тоже не выпало, но ночами ему казалось, он чувствует, как яд этот бежит по венам. Гоблины сказали лишь одно: Рано или поздно, оно остановит сердце. И даже прожив вдвое дольше ему отмеренного, Вилли склонен был им верить. Просто знал. Нутром чувствовал...
— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
— А ты где?
— А меня нет.
— Так не бывает.
— Я тоже так думаю. Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?
— Пойду к тебе.
— Но меня же совсем нет. Понимаешь?
— Так вот же ты сидишь!
— Это я сейчас сижу, а если меня не будет совсем, где я буду?
— Или у меня, или у себя.
— Это, если я есть. А если меня совсем нет?
— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!
— Нет меня. Нигде нет. Меня ни капельки нет. Понимаешь?
— Что ты ко мне пристал? Если тебя нет, то и меня нет. Понял?
— Нет, ты — есть; а вот меня — нет.
Он пришел к ней вечером. Док радостно завилял хвостом, почуяв его шаги еще за милю. Марина открыла дверь, даже не взглянув в глазок и не поинтересовавшись, кто пришел, потому что, кажется, заранее знала, что это он.
- Вот так сюрприз! - весело произнесла Нэрн, - проходи!
Но он не двинулся с места, и по его лицу она поняла, что произошло нечто непоправимое.
- Что-то случилось...?
...
- Нет - растерянно протянула она - Этого не может быть, это какая-то глупая шутка. - нервно усмехнувшись, произнесла Нэрн. Но по глазам Алистера было видно, что ему совсем не до смеха. Молчание Пирса испугало ее еще сильнее.
- Что ты смотришь на меня так?! Скажи что-нибудь! Вы же с ним специально решили меня разыграть??? Но такими вещами шутят, мальчики... - мольба в ее в взгляде, опущенные плечи и крепко сцепленные пальцы рук выдавали жуткую панику, стремительно подступающую к горло.
- Марина, я не...
Женщина не дала ему договорить: - Почему он сказал об этом именно тебе?
- Наверно, потому что я - врач. - в тот же момент глаза волшебницы сверкнули недобрым блеском - и его друг... Он просто не хотел сделать тебе больно. - в конец запутавшись, произнес Пирс.
- Так почему же ты не назначил ему лечение, как врач?! - от переполняющего ее страха железо в голосе звенело, как стекло.
- Это невозможно.
- Может, в средневековье это и было невозможно, но теперь! Слышишь, на дворе двадцатый век! Ну, что ты так смотришь на меня?! Я ведь тоже врач, я тоже кое-что понимаю!
Ей было так безумно страшно, что дрожь во всем теле уже было невозможно унять. Женщина держалась из последних сил, но обжигающие слезы уже текли по ее бледным щекам. Она, как маленькая девочка, подошла к Пирсу и уткнулась в его плечо, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.
- Ты ведь сама обо всем давно догадалась. - произнес он, крепко прижимая её к себе.
Спокойствие или даже беспомощность в его голосе напугали ее еще сильнее. Марина посмотрела в глаза Пирса, пытаясь найти себе оправдание. - Зачем ты мне это рассказал, он же, наверняка, запретил тебе? - но по взгляду Алистера Нэрн поняла, что ответа не последует. Она освободилась из его объятий и быстро покинула квартиру, оставив его одного посреди коридора.
Она вылетела на улицу, как ужаленная, едва не столкнувшись с проезжающим мимо автомобилем. В голове творился такой хаос, что казалось, она вот-вот не выдержит и треснет, как переспевший арбуз. Первая мысль была - срочно лететь к Уилларду, встряхнуть его как следует, накричать на него, за то, что он ничего ей не сказал, за то, что открылся Пирсу, а не ей, за то, что он решил умереть без разрешения, не подумав, как она станет жить дальше, что скажет родителям и как объяснит маме, что пресловутая магия, на которую они тратили столько сил и времени, оказалась бессильна.
Ей ужасно хотелось кричать, сдерживал только тот факт, что в это время в Лондоне полно людей, а затеряться в толпе с воплем отчаяния - практически невыполнимая задача. Ей хотелось бить стекло, но в оживленной части города это было неуместно. Ей хотелось снова спрятаться в руках Алистера и услышать, что всё это всего лишь глупая апрельская шутка, но на дворе была середина мая.
В какой-то момент Нэрн поняла, что запуталась. Она села на ближайшую скамейку, обняв колени и закрыв глаза. Нахлынувшая паника стала постепенно отступать, а вместо нее пришло осознание того, что жизнь конечна и ей, как врачу стоило бы об этом помнить. Марина всегда панически боялась чужих смертей, но никогда по-настоящему не задумывалась, что старуха с косой, которая и так шныряла всегда где-то недалеко от нее, подойдет настолько близко.
Она сама часто говорила Вилли, что когда ее не станет, он будет выращивать вереск на ее могиле. Он не воспринимал ее слова в серьез, но и не спорил с ними, а потом они, предаваясь меланхолии, вместе сочиняли ей эпитафию, умирая от смеха и не понимая, что у жизни на них есть свои планы. Еще Вилли обещал, что подарит ее ребенку на совершеннолетие дракона, а она говорила, что именно поэтому никогда не заведет детей. А когда ей становилось совсем невмоготу на работе, он словно чувствовал это и возникал в за окном в образе воробья. Уиллард никогда не был образцом успешности и благополучия, но почему-то именно с ним Марина чувствовала себя абсолютно счастливой. С самого детства брат казался ей примером вселенской гармонии, человеком иной касты, созданным не для мирских забот, а для великих свершений из сказок и детских фантазий. Сидя на этой одинокой скамейке, женщина вспоминал их общее детство, учебу в Хогвартсе, свою невыносимую заботу и как потом, когда она забывалась и пыталась снова научить его жизни, брат подхватывал ее, словно пушинку, и грозился усадить на соседний шкаф, а при его росте это была вполне выполнимая задача. И от всех этих воспоминаний у нее внутри стала разливаться такая светлая грусть, что ей хотелось плакать и улыбаться одновременно. Именно в это мгновение Нэрн осознала, насколько эгоистичны были ее мысли о том, как Она станет жить без него, в то время как вопрос стоял совсем иначе: как жить Ему, ценящему и любящему жизнь гораздо сильнее остальных, зная, что обратный отсчет начался.
"Ты ведь сама обо всем давно догадалась." - эхом отозвались у нее в голове слова Алистера. Так и есть, она догадалась и даже сообщила об этом отцу. Но почему-то в этот раз она не поступила, как обычно, не вступила с костлявой старухой в свахтку прямо с порога, а вообразила себе, что все обойдется. Как дилетантка, как трусиха, как эгоистка. От этой мысли ей стало так паршиво. Она никогда не уступала смерти, а здесь даже не удосужилась оценить свои шансы. Почему? Наверно, потому что Уиллард не был ее пациентом, он не был жертвой, а его жизненный потенциал просто не позволял предположить, что у этого парня вообще будет финал!
А финал оказался гораздо ближе, чем кто-либо мог предположить. Хотя в глубине души у нее оставалась надежда, что все эти слова про неизлечимость и безысходность всего лишь сотрясение воздуха. Она все равно попытается, все равно рискнет, больше сделок с совестью не будет, если шанс есть, то она его не упустит.
Разобравшись в себе, Нэрн поднялась и, оглядевшись по сторонам, аппарировала в Хогсмид. Ей нужно было увидеть Уилларда, но заявиться к нему с пустыми руками и воплями, как он посмел заболеть без разрешения сестры-целителя-дочери-целителя-внучки-целителя, было по меньшей мере неприлично. Марина накупила на чудом оказавшиеся у нее в кармане деньги его любимых сладостей и снова аппарировала, в этот раз в направлении к дому брата.
Сжимая в одной руке мешок из Сладкого Королевства, Нэрн постучала в окно Вилли.
- Есть кто живой? - от небрежно брошенной фразы у нее сжалось сердце. - Уиллард Джон Нэрн! Доктора вызывали? - очередная не сама удачная формулировка, но пусть лучше так, если это звучит достаточно непринужденно. В проеме показалась кудрявая голова брата, и по его болезненному виду Марина поняла, что им предстоит долгий разговор и сложное время, но без боя она не сдастся.
Вы здесь » Momento Amore Non Belli » Будущее » Если бы я все время огорчался, я бы умер от огорчения.