Барнабас Снелл, как порой шутили его друзья, был дальней родней какой-нибудь дружелюбной фольклорной нечисти вроде лесного народца. Появлялся из ниоткуда и в никуда пропадал в самые удачные или неудачные моменты, раз на раз не приходилось. Чаще помогал, нежели все портил, но не зарекался ни от чего. Казалось, он не замолкал никогда, но в то же время оставался крайне скрытным парнем. Он, быть может, и не производил такого впечатления, но таким количеством тайн прошлого, как у Снелла, в компании похвастаться не мог никто.
- Пойдем, тебе понравится! – рыженькая медсестра увлекала его вверх по лестнице.
- Не люблю я больницы..! – вяло сопротивлялся Барнабас, ухмыляясь.
- Это не больница, это госпиталь! И ты мне нужен!
- А не могу я быть нужен тебе где-нибудь в другом месте?!
- Слушай! Они думают, что я тебя выдумала. Это унизительно в конце концов!
- Больше, чем почти силой приволочь меня сюда и представить их взору в доказательство обратного? – рассмеялся Снелл.
- Ну пожа-а-алуйста, Вредина!– она притянула его за полы куртки ближе к себе и шутливо умоляюще уставилась на него снизу вверх, - Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! – потрясла она его, все еще сжимая куртку в цепких кулачках.
- Хо-ро-шо..! – смеясь, сдался Барнабас и она подпрыгнув и повиснув у него на плечах, звонко чмокнула его в щеку.
- Ты только зайдешь! Будешь неотразим и очарователен, как ты это умеешь, и всех покоришь!
- Замуж звать тебя не надо?
- Дурак!
- Неотразимый и очаровательный! – поправил он.
- Да-да-да! В том конце. Комната отдыха для стажеров. Я бегу туда, а Ты ждешь пять минут и приходишь искать меня, твою большую любовь, если наколдуешь еще пошлый веник растительности, я растаю, как мороженное на солнце!
- Растительность, пошлость и веники…я понял! – добродушно подтвердил Барнабас.
- Дурак..! – снова не зло повторила девушка и зашагала в сторону комнаты отдыха, а Снелл, чтобы выждать отведенные ему пять минут, прогулочным шагом выдвинулся в противоположную сторону. Если что, можно будет прикинуться, что рассеянный влюбленный таким образом искал обитель объекта своих симпатий. Потому букет он наколдовал заранее. Символ его трепетных чувств вышел довольно нелепым и слишком разношерстным, но уж какой есть.
В больницах ему с некоторых пор было не по себе. В любых, и магических госпиталях тоже. Но волевым решением он сейчас запер одни из худших своих воспоминаний в темный чулан. Хорош он будет в роли пылкого влюбленного для Рыжей, если совсем расклеится.
Он читал надписи на металлических табличках рядом с палатами и старался не заглядывать в небольшие стеклянные окошки в дверях даже краем глаза, но боковым зрением все же уловил силуэт, который заставил его невольно повернуть голову и сделать шаг ближе к двери. Ксенофилиус. Этого парня он ни с кем не спутает. Лучший друг стоял рядом с сидевшей на стуле женщиной, которая не смотрела на него и что-то бормотала, очевидно, ни к кому конкретно и не обращаясь. Снелл был вежливым парнем, который умел не лезть в чужие дела, но сейчас почему-то прирос к полу. Так и застыл по ту сторону двери, со своим нелепым цветочным даром в руках, не сводя глаз с этой парочки. Женщина в василькового цвета кофте, надетой поверх больничной ночной рубашки, казалась ему смутно знакомой. Вероятно, из-за схожести. С кем? Сыном? Ох, Лавгуд..!
В нем видели чудака. Реже печального клоуна. Таковым его считали в школе. Безмятежный мальчишка был слишком добрым, чтобы реагировать хоть как-то на насмешки сокурсников. Он их, казалось, искренне и совершенно невозмутимо напросто не замечал. И отдельно взятым клиническим кретинам, как им казалось, это развязывало руки. Барнабас не был столь безгрешен, как его лучший друг, и пару раз они на пару со Стабби Бордманом, разбив пару носов, доходчиво дали понять доморощенным комедиантам, что в этой жизни надо быть чуть добрее. Ксенофилиус Лавгуд действительно был чудаком. Добрым, мудрым и славным чудаком с огромным сердцем. Если в этом наборе качеств что-то действительно достойно насмешек, с этим миром все хуже, чем можно было бы подумать. Но никогда Барнабас не замечал той самой печали, которую углядела и о которой упомянула однажды Снеллу, одна их общая подруга. Он славный..! - объяснял Барнабас сбитые в воспитательной драке костяшки пальцев. – И грустный, - слабо улыбнулась подруга. – Будешь тут грустным, когда эти..!
Он не понял, о чем она говорила тогда. Никогда не понимал. Один – ноль в пользу девочек. Снелл видел в Лавгуде то, что хотел видеть. Чудаковатого парня, из тех, что всех мудрей. У таких, как Лавгуд, всегда должно быть в жизни все хорошо. Обязано быть. В их дуэте уже был Барнабас, исполнявший пару месяцев в году роль персонажа из какого-нибудь романа Диккенса о сиротах, отправившихся навстречу приключениям. Он был готов к такой жизни и был годен к таким приключениям. Умел держать удар. Научился.
Он очнулся, когда Ксенофилиус направился к двери. Снелл интуитивно отступил назад, и суетливо и весьма наивно попытался понять, куда может деть символ своей воображаемой любви. Но вариант был один – бросить его на пару метров в сторону и притвориться, что видит его первый раз, что будет еще нелепей всей остальной ситуации, так что букет остался при нем. Бежать смысла не было, уж точно не в длинном, просматриваемом в обе стороны, коридоре, и Снелл, откинувшись назад, подпер спиной стену напротив палаты. Потому, когда Лавгуд в следующее мгновение вышел из двери, Снелл его ждал. Даже с букетом.
А где-то в комнате отдыха для медсестер рыжеволосая девочка, кусая губы, мысленно проклинала его, слушая, как вновь щебечут о парнях ее коллеги, бросая в ее сторону унизительно снисходительные фразочки, де Вырастешь - поймешь.

Ах, где ты, мальчик, вернись домой,
Где же ты, мой родной?
Шпалы считаешь ты день-деньской
И спишь на земле сырой.
Слышу цокот копыт,
Значит, ты не убит!
Ах, мальчик, вернись домой!

Отредактировано Barnabas Snell (2014-11-10 16:34:38)