Долго брел в темноте я без мира, и сна.
В пустоте суета подгоняла кнутом.
Но судьба подарила четыре окна,
Привела меня даль в этот дом...

Дверной колокольчик, затаив дыхание и свои восторги, смолчал, пропуская ее внутрь. Магазин сам распахнул перед ней дверь. Жадно вдохнул уличную пыль, шум и запахи Лютного переулка и собственнически поспешно прикрыл пути возможного отступления. Девичья фигурка бесшумно скользнула в дверной проем. Он не услышал, а скорее почувствовал, что кто-то вошел в лавку. Эверард находился в подсобном помещении и повернул голову, прислушиваясь. Рука с кистью застыла в дюйме от корешка старинного справочника по колдомедицине. Созидание ему всегда нравилось больше ростовщичества, реставрация и возня со старинными вещами были любимыми из его обязанностей в юности, но оставшись одному, выбирать не приходилось.
Присутствие ее было едва слышным, но ощутимым. И это запыленное, пропахшее тоской по хозяевам, помещение тянулось к неожиданной гостье всем своим нутром. Впрочем, возможно, оно-то как раз и ждало ее все это время, и было преисполнено уверенности в ее возвращении. Мужчина отложил кисть и потянулся за тростью.
Он ступал тихо, но стук "Бранджелины" в образовавшейся тишине разве что не отзывался эхом от стен. Замысловатым женским именем кусок дерева когда-то наградил Берти. "Ей нужно дать имя! Как верному мечу" - бодро сообщил он приунывшему брату, впервые взиравшему на свое отражение с обновкой в правой руке. С ней он слишком напоминал себе их садиста-отца, по вине которого ему теперь и понадобилась трость, и этим фактом был ощутимо расстроен, как бы тщательно этого не скрывал. Отец вручил ему трость в подарок, преисполненный гордости за свое "благородство", от которого разило чем-то несвежим. Анна стояла за спиной брата и ласково гладила его по плечу. "Оливия слишком банально. Сюзанна?!" - единственный он продолжал сотрясать вязкую, душную тишину, - "...Бранджелина!" - довольный собой Берти откинулся на спинку стула, - "Для родных она будет "Бранни"...
Книга скользнула в ее руки ровно в тот момент, когда он появился в дверях, ведущих в подсобку и это не ускользнуло от его взора. Эта лавка была более чем живой, даже обладала скверным нравом и вероятно, могла быть склонна к переменам настроения. Но вот так любезничать позволяла себе исключительно со "своими". Только вот кого она могла счесть "своими" теперь, когда Эверарды почти обратились в пепел?!
- Могу я быть Вам чем-то полезен?!
Он едва заметно хмурится и забывает о приветствиях. Оставаясь внешне спокойным, он жадно вглядывался в черты девушки, чувствуя нутром, что в это мгновение она проделывает с ним тоже самое.
Они встречались раньше, неоднократно за последний год и все это, сейчас он явно это осознает, происходило в пору, когда школьники наполняли Косой переулок, - каникулы. Школьница...выпускница. Это раскрывало возраст. И вот, он вновь стоял на перроне железнодорожной станции Хогсмид. В стороне от шумной толпы студентов, высыпающих из алого поезда, вглядываясь в лица, напрасно надеясь отыскать среди юных лиц единственную...
За время владения лавкой он обзавелся дюжиной привычек. Среди них было и это глупо-услужливое выражение лица, столь свойственное большинству местных торговцев, и так удачно служившее ему маской. Он пытался мысленно сменить ей цвет волос. Только вот сосредоточиться под взглядом ее серых глаз никак не удавалось.
Первое, что ты делаешь, подобравшись на опасное расстояние к верному ответу, - бежишь от него как можно дальше. И Эверард, за своей безмятежной, приветливой и гипертрофированно доброжелательной улыбкой не был исключением, и в своих, в панике скачущих, мыслях добрался даже до девиц, которых мог бы помочь произвести на свет старина Чарльз, в лучшем случае с согласия его избранниц, но думать об этом хотелось в последнюю очередь...Зачем магазину так расшаркиваться перед белокурой леди?! Но, что важнее, ни одна самая смышленная незаконнорожденная дщерь Чарли не узнала бы об этой лавке. Он делает шаг ей навстречу, клацает об пол трость, и этот звук выводит их из легкого оцепенения. Она говорит
- Они много говорят - улыбается он, - ...кто бы Они ни были.
Собственный голос кажется ему чужим и непривычно сиплым. Он не сводит с нее глаз.
- Но отчего же владело?! Я живое, хоть и немногочисленное, подтверждение того, что владеют по сей день. И хотелось бы верить, что еще долго будут. Но, что куда интереснее, что вы так страстно желаете найти?!

Во второй раз его арестовывали в доме его родителей, где они с женой и дочкой гостили тем летом, собственные коллеги, которых он еще вчера называл своими приятелями. Красивый юноша с тонкими чертами усмехался, нежно прощаясь со своей молодой женой, обещая, что это досадное недоразумение скоро непременно прояснится. И старался не показывать своего страха, потому что его уже тогда терзали дурные предчувствия.
- Я вернусь завтра, слышишь?! Не выходи снова замуж, пока меня не будет!
Из ее груди вырвался нервный смешок, больше похожий на всхлип. Дженнифер не разделяла его, даже такого напускного, спокойствия.
- Обещай, что вернешься! – ее бледные пальцы впились в воротничок его пиджака.
- Я вернусь. – серьезно ответил он, заглядывая ей в глаза.
- Ты обещал! – улыбнулась она через силу.
- Я обещал Тебе и восстал бы из мертвых, что мне министерские подвалы?!
- Эверард, Мерлина ради! Время! – поторопили его.
- Я уже сдался вам без сопротивления! – огрызнулся Бертрам, - Ты будешь ждать столько, сколько потребуется!
Его бывший сокурсник хотел было возразить, но запнулся под взглядом юной миссис Эверард и принялся изучать портреты за широкими распахнутыми дверями, ведущими в гостиную. Два хитвизарда стоявшие в стороне не готовы были ждать сколько потребуется преступнику, но не спешили лезть вперед авроров, ввиду исключительности случая. Рэджинальд Лонгботтом, сын приятелей семьи Эверард, был в этой делегации за старшего и что-то горячо обсуждал в стороне со стариком Уилфредом.
Грэм ворвался в холл через главный вход, он был встревожен, тяжело дышал и опирался на трость дрожащей от напряжения рукой – быстрая ходьба давалась ему плохо, а юноша очевидно сюда спешил на пределе своих возможностей. Незадолго до появления служителей закона он ушел на прогулку с Эллинор в деревню, которая следом за ним зеленой кометой влетела в дом. Волнение дяди, который прервал их прогулку по деревне, не успела она и начаться толком, передалось и племяннице и она, словно интуитивно обо всем догадавшись, бросилась к отцу. Дженнифер любила зеленый цвет, потому ее дочь чаще всего была облачена в зеленое.
Берти подхватил Эллинор на руки и она обвила вокруг его шеи свои маленькие ручки.
- Что здесь происходит? – обращался Грэхам к министерским непрошенным гостям, - …Что ты натворил, Берти?
Младший брат лишь крепче прижал к себе дочь, сердечко которой так билось, что, казалось, могло бы выскочить, и укоризненно посмотрел поверх ее темной макушки, на брата:
- А что ты услышал в деревне, что примчался сюда?! ...Э-элли! - тихо протянул он, убирая прядь каштановых волос с ее лица, - Посмотри на меня! Э-эй?! Слышишь?!
Он спустил ее на пол и опустился перед ней на колени, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
- Я вернусь, слышишь?! - заверил он ее, - Скоро. И обязательно. Ты мне веришь?!
Она молча смотрела на него своими огромными серыми глазищами. Он поправил черный бархатный бант на ее груди, который украшал ее платье. Вместо ответа она вновь повисла на его шее.

Он помнил ее цепкие, горячие руки на своей шее, помнил, как пахли ее волосы, и этот черный бархатный бант. Они преследовали его долгих девять лет. Снова и снова он оказывался в холле отчего дома, где Дженнифер, до боли закусив губу, чтобы не зарыдать, пришлось буквально отрывать от него Эллинор.
А еще он вспоминал напуганные глаза жены, которая, тем не менее, огненным своим взором трижды приплавляла, явившихся за ним, хитвизардов к полу. И ее побелевшие пальцы, сжимавшие его воротник.
Он обещал им вернуться. И безногие твари вновь и вновь возвращали его в тот день.
Лишь однажды он возвращался в их дом. Неправдоподобный идиллический оазис былых уюта и счастья под толстым слоем пыли. Никто не жил здесь много лет, но на каждом углу он видел призраков. Видел бойкую девчонку, вприпрыжку скрывающуюся за углом, стоило ему обернуться ей вслед. И силуэт на фоне окна. Он ступал бесшумно, боясь их спугнуть. Дрожащими от волнения руками касался подлокотников кресел, которых касалась когда-то Дженнифер, и не сразу смог заставить себя повернуть ручку на двери, ведущей в их спальню. Он задыхался здесь. На негнущихся ногах он подошел к шкафу и наконец нарушив тишину, остервенело распахнул его дверцы. Он знал, какую это причинит боль, но надеялся увидеть там ее одежду. Надеялся, что она сохранила ее запах. На мгновение он даже увидел все это. Таким, каким смог все запомнить. Ровные ряды платьев, костюмов и мантий. Полки с аккуратно сложенными вещами. Остекленевшим взглядом он таращился на пустоту внутри шкафа. Вероятно, когда-то давно кто-то любовно снимал с этих плечиков вещи, и бережно складывал их, чтобы убрать подальше вместе с тяжелыми воспоминаниями. Или остервенело и истерично срывал, бросая на пол, чтобы избавиться от них навсегда. Эверарды пропадали, переставали существовать, растворялись в лондонских туманах. Кто-то упрямо стирал следы их существования. Он распахнул соседние дверцы, и рванул на себя один из четырех выдвижных ящиков. Пустота. Словно мало ему было этой пустоты внутри. Еще один, третий. Четвертый он оставил нетронутым, оставляя надежду. Он не заглянет в него и никогда не узнает, было ли в нем что-то. Но мужчина не смог заставить себя отойти. Что ж, в свете такого количества смертей, гибель столь крошечной и жалкой надежды не сделает никому погоды. Он потянул медную ручку на себя и окаменел. Ком подступил к его горлу, стоило ему переступить порог этого дома. Теперь же в его глотке застрял целый башмак. Очертания старого шкафа поплыли перед его глазами. Ящик не был пуст, но одного лишь увиденного им клочка ткани было достаточно, чтобы он понял, что лежит в этом отделении. Кто-то, освобождавший этот шкаф, оставил его здесь нарочно, не пожелав забрать, или же, наоборот, пожелав сохранить. Либо это была могила для детского зеленого платья с черным бархатным бантом на груди.
Весь этот дом был огромной могилой. Монументом на костях и пепелище одной семьи.

Грэхам души не чаял в племяннице. После смерти Анны она и вовсе стала его спасением. Теперь ему не о ком было заботится. Он отвык общаться с кем-то кроме родственников. У него не было девушки, не осталось друзей, кроме его братьев и Дженнифер. Юная Эверард в свою очередь отвечала дяде взаимностью. Он был добрым, остроумным и трогательным, что всегда располагало к нему людей. А кроме того, Грэхам с детства интересовался мифическими существами, сказочными персонажами и вполне существующей нечистью, был потрясающим рассказчиком, хранителем множества легенд и на ходу мог выдумывать удивительные истории. Ему не хватало Анны, теперь не хватало еще и брата, он замыкался все больше. Но вместо того, чтобы сблизится с теми, кто также осиротели и нуждались в заботе и опеке, которые ему с некоторых пор не на кого было изливать, Грэхам покинул Британию, отправившись куда-то в сторону Румынии на поиски новых историй.

— Простите, но Вы, вероятно, ошиблись.
Он слабо усмехается и вскидывает брови, скорее иллюстрируя ее нахальство, нежели на самом деле ему удивляясь.
Нет, он больше не способен удивляться. Удивляться, возмущаться, огорчаться. Иногда его затопляет злость. Ненависть, разливающаяся в груди вязкой тьмой, от которой он почти слепнет. Реже его сминает боль. Вместе с ней обычно приходит вкус пепла. Он на руках и во рту, заполняет легкие, не давая и шанса сделать вдох. В остальное время в нем нет ничего, кроме гулкой пустоты.
Он знает. Все знает еще до того, как она произнесет это вслух. Но удивляться уже не способен. Не способен даже радоваться. Он не в той шкуре, чтобы... В его глазах блестят слезы и опираясь на трость, он делает шаг ей навстречу. Его губы кривятся оттого, что он пытается справиться с комом в горле. Это выходит само собой. С тростью. Даже в такой момент. Какая лицемерная и пошлая маскировка. Ему почти становится тошно оттого, каким гадким лжецом он себя ощущает, но все эти чувства он похоронил тысячу лет назад. Он окончательно разучился что-либо чувствовать.
Она произносит имя и из его груди вырывается что-то среднее между смехом и всхлипом.
- Элли..! - вторит он ей на выдохе с дрожью в голосе. Но совладав с собой, более уверенно произносит:
- Я не претендовал на роль "представительницы".
Он весело улыбается, но в его глазах стоят слезы. Он делает еще два шага ей навстречу тяжело опираясь на трость. На ту же самую трость, с которой он когда-то ходил на прогулки с ней.
Всем своим нутром несчастный, затравленный и почти убитый, юноша из его прошлого рвется сейчас обнять девочку с серыми глазами. Но Он не решается сделать это первым. Не после всего содеянного. Не в этой шкуре...