Пусть не позволит проклятье нам встретиться снова
Тайну души потревожит крылатое слово
Северный ветер возьмёт перед вечностью страх
Если рождённый огонь доживёт до утра
Позови меня брат, позови меня брат…

- Ну где же, где? - он опять разговаривает сам с собой, лихорадочно роясь в сундуке. - Я же знаю, ты здесь. Бесполезная мелкая бумажка, где?!
Парень не любил писать письма. А если честно, то просто ненавидел. Надо сидеть, писать, улыбаться. Зачем? Скучно, тускло и ненужно. Ведь что прошло, то прошло.
Впрочем, получать письма Рег любил. Любил их перечитывать, время от времени, а потом сжигать. Иначе он просто не умел.
Младший Блэк всегда читал письма, все, кроме одного. И слишком уж было больно, как будто снова нужно смотреть в потухшие глаза матери, задыхаясь от невозможности помочь.
Как ты мог брат? Как?
А вот и искомое. Привет из прошлого, датированный 16 июля 1976 года.
Читать и вспоминать. Думать.
Регулус Блэк так делал всегда.
Вот только не всегда было так больно.

А ведь я тебя всегда любил, львенок ты Блэковский, недоделанный. Ты слишком хорошо умеешь делать больно. Но я все равно любил твою дурацкую физиономию, брат. И, что самое поганое, всегда это осозновал.
Что ж. Пути окончательно разошлись, когда ты, наследник и первенец Благородного дома, решил, что долг — понятие для тебя не существующее. Тебе всегда все было можно, а ты даже не замечал. И бесился с того, что требовали. С такого малого.
Ты назовешь меня завистливым и ревнивым мальчиком родителей. Завидовал ли я? Ревновал? Да, и не стыжусь, не скрываю. Мне слишком хотелось, чтобы на меня иногда смотрели не за великолепные знания, идеальный этикет и демонстрации очередной мамаше очередной почти-невесты. А просто так. Или хотя бы за пакости и бунты. Не просто получать очередную пощечину отца или день голодовки в темном карцере. Невообразимо много, согласен.
Вот только ты же знал, что я тобой восхищался и прощал все на свете. Жестокие, но такие «веселые» шутки, издевательства над родным факультетом и снисхождения твоих друзей.
Глупо. Все прошло, и ничего уже не вернуть, пойми наконец. Даже твое дурацкое письмо я прочел лишь спустя год с лишком.
А ты ведь действительно забыл тогда, что это был мой день? Как и все. Ну и ладно. Я прекрасно умею наслаждаться одиночеством, сбегая из дому и гуляя по Лондону. Обыному, маггловскому Лондону. Спорим, его я знаю лучше тебя? Знаю, что выйдя в на северо-востоке Гайд-парка и пройдя мраморную арку, выйдешь на Оксфорд-стрит, мекку магглов иностранцев. Что в четырех кварталах от нас есть уютное кафе, а золотой галеон можно не обменивать в банке, а в трижды дороже продать в ломбард. Смешно. Ты думаешь, не вписываешься, брат?
Я смеюсь, и вспоминаю тебя. Истинный Блэк, когда-то я хотел быть таким. А сейчас полностью доволен своей болтливостью и веселой улыбкой. Несуразными, резкими движениями и частой вынужденной ложью. Своей печалью и радостью, показной несерьезностью и вечной раздолбаистостью.
Пусть в груди все равно живет черная дыра, откуда плещет боль, кажется, со всех уголков вселенной. Я не могу простить, не могу принять. Ты просто сбежал от себя. И я не буду тебя уговаривать вернуться, хватит. По крайней мере, не буду намеренно.
Твой выбор, твоя судьба.
И я даже не буду напоминать о том, что выбирая кого-то, бросаешь другого. И, возможно, ломаешь ему судьбу и жизнь. Пусть. Мои тайны так и останутся отсветами печали в сумасшедше-веселых глазах.
Только семья никогда тебя не предала бы. Ты можешь сказать такое о своих друзьях? Ведь  ты — один из них. А ты уже предал. Не чистокровность, идеи или лорда. Даже не семью. А тех, кто верил в тебя. И до сих пор любит.
Я не хочу взрослеть, брат. Потому что это значит признать, что что-то уходит навсегда. И не все можно переписать, или хотя бы вычеркнуть из памяти.
Переиграть и забыть, ведь это же так просто? Нет.
Ни единой секунды, даже метку тех, в ком так быстро разочаровался. Не желаю.
А твой последний подарок? Что ж...

Слегка вздрогнув, он застынет глядя вдаль. И — внутрь себя.
А завтрашним вечером на стол гриффиндора сядет сова. С чужими письмом и коробкой в красивой обертке. И лишь на обороте ровным почерком Регулуса Блэка будет:

Невозможный болтун и развеселый разгильдяй весь этот день провел в Лондоне, убежав из школы. Зачем кому-то видеть, что и ему бывает плохо?

Разбуди меня утренним холодом
Я узнаю тебя через тысячу прожитых лет
Позови меня брошенным золотом
Мы вернёмся на север, иного пути просто нет…
Мы вернёмся на север, чтоб встретить последний рассвет…

Использовалась песня Тэм "Позови меня, брат"

Отношение к брату*)

Зря. Зря вчера он все-таки открыл этот ящик Пандоры, чертово письмо его проклятого брата. Регулус всегда спал крепко, а тут не сомкнул глаз. Не то, чтобы это так напрягало, просто Рей не хотел переживать опять.
Чертов брат. Чертово решение.
Чертова жизнь.
Мерлин, он ругается как маггл! Распоследний маггл, которому не хватило на бражку или опохмел. Куда катится мир? А ведь считается, что именно Регулус — чистокровная сволочь, не считающая магглов за людей и ни кната о них не знающая. Забавнейшее явление.
И пусть маги сегодня катятся куда подальше. В подземелья Азкабана, в гости к лорду, на лимонно-долечный склад старика Дамблдора. Плевать. На все сегодня плевать.

Он ушел, когда рассвет лишь занимался. Оставив мантию, но прихватив зачем-то грешное письмо и подарок от брата. Было больно, но болтун об этом не задумывался, привычно скользя по темным коридорам, вертясь в изумрудном пламени волшебного огня.
Совсем скоро Регулус был уже в Лондоне, в своем любимом пабе, широко и как-то шально улыбаясь знакомой барменше. А на вопрос о школе лишь перегнулся через стойку, целуя девушку в щеку и шепча:
- Люси-Люси, какая школа, когда ты здесь, в туманном и сыром Лондоне тоскуешь по мне?
- Мечтай-мечтай, мелочь высоколобая.
- Каждый день. О твоей красоте и непревзойденном мясном пироге!
- Все с тобой ясно, болтун  меркантильный. Садись уж.
И было хорошо. Просто забыть о всех проблемах, привычно смеясь и перемигиваясь с Люси. С вкуснейшим пирогом, конечно!

А потом он долго смотрел на позабытые на время коробку и клочок пергамента. Смешно — пергамент в маггловском пабе, чистокровный пожиратель, за которым привычно приглядывает барменша-маггла. Она не знает о магии, конечно же. Вернее, не так. Люси давно уже выросла из сказок про Золушку и принца, далекой стране за канзасскими горами и приключений Алисы в Зазеркалье.
Конечно же, никакой страны нет, Золушка могла стать лишь любовницей короля, а Алиса — всего-то психически больная девочка, которая никак не выберется из своих фантазий.
Люси работает в баре, чтобы оплатить учебу в заштатном колледже и помочь матери, у которой помимо нее еще трое детей. Тем не менее, она искренне улыбается странному пареньку — как будто из сказки. Конечно, он не принц, абсолютно не похож, хоть и сорит деньгами только так. Скорее, Регулус Арктурус Блэк — забавнейшее имя, кстати. Интересно чем думали его родители, давая бедному ребенку такое имечко? - тот шут, который выскажет горькую правду королю, отчаянно кривляясь. А потом на миг становясь серьезным, а лицо не ребенка — старика, что никак не может понять, зачем он еще жив.
Странны паренек, очень странный. Но хороший и веселый, а это самое главное.
У всех есть свои тайны, так что Люси просто поставит перед ним еще порцию теплого грога и вишневое пирожное. Плохо бедняге, но лезть в душу она не будет. Захочет ведь — расскажет сам, как иногда неохотно рассказывал, что его брат опять поругался с матерью.

А младший Блэк никак не мог понять, что же ему делать с этими вещами, которые ковыряют уже подзажившую рану на сердце. Открыть подарок, и посмотреть, что такого ненужного брат в очередной раз умудрился достать? Выбросить на ближайшей мусорке, с глаз долой — из сердца вон?
Но все же, что-то мешало поступить так. Может, надежда, что Сириус Блэк все же одумается, вернется и извинится перед родителями?
Чушь.
Дураком Блэк мадший не был никогда и ясно понимал, что любую возможность примирения родители и брат уже давно похоронили. Заживо и жестоко.
Понимали ли они, что творят? Регулус сомневался. Слишком жестоко и прямолинейно. Прямо-таки по-гриффиндоски. Он улыбается, поймав себя на это мысли. Мать бы утопилась, услышав его мысли. А отец? Что ж, к наказаниям, он уже давно привык.
Да и что такого ему могут сделать сейчас? Ведь Рег же теперь наследник, надежда и гордость.
А, горите вы все в пламени саламандры, а я хочу жить. Мечтать. И к звездам.
Особенно к звездам, он ведь не какой-то там человек с бульвара Капуцинов и, тем более, не грозны трибунал, чтобы судить кого-либо, как-либо.
Проще забыть.
Регулус улыбнулся пришедшему в голову решению и попросил у Люси перо. А потом долго смеялся и перекидывался подколками с девушкой, которая «Ога, сейчас, только курицу ощипаю, беднягу. Ты представляешь, как ей холодно зимой будет, садист?!»
Но заветную ручку таки получил. Строчки легли как всегда прямо и аккуратно, а буквы не дрожали.
Ничто не говорило, что все эти вещи еще что-то значат для него.

А потом он все-таки заглянул в Косой Переулок, отправив посылку брату. Почему не отдал сам? А зачем? Это не страх, это лишь нежелание связываться.
Заодно купил себе небольшой телескоп. Ну и что, что у него их уже с десяток?! Так звезды ближе. А недовольным он подаст на пропитание. Медяк. Или половину, господа скряги, считающие чужие деньги.

За весь день ему ни разу не пришло в голову, что кто-то в школе может волноваться, что он пропускает важные уроки и вообще, убегать — это нехорошо. А уж из единственного пансиона всея магическая Великобритания и Северная Ирландия?
Регуулус об этом не задумывался. Ему было все равно, что кому-то может влететь; что кто-то с ума может сходить от беспокойства и страха; что по возвращении его скорее всего ждут отработки и куча любопытных одноклассников.
Сейчас и здесь ему было хорошо. Тянущая боль в груди не исчезла, но поверх нее пришли безудержное веселье и какая-то невероятная бесшабашность.
Блэк бродил по магазинам и улочкам исторического центра Лондона, покупал кучу ненужных вещей; пел вместе со студентами-музыкантами на улице старинные балады и собственные песни; забредал в музеи и галереи, парки; он бродил до поздней ночи, изредка перекусывая в очередном «дико интересном» местечке.
Регулус гулял по ночному мегаполису — преображенному, спокойному, но все такому же живому и яркому. И не вспоминал, что надо возвращаться в дико надоевшую, так никогда и не ставшую домом, школу. Заводил новые знакомства, смеялся своим очередным ошибкам в «маггловедении», удирал от полисменов, которым не нравилось, что юноша с детским лицом в тонких брюках и сумкой через плечо делает так поздно в Лондоне один.

Он вернулся далеко за полночь в опротивевший за пять лет Хогвартс.
Бросив сумку, проплыл озеро туда и обратно, а потом застыл, мокрый и растерянный, глядя на громаду Хогвартса. Старых, холодный и одинокий замок, его внезапно стало жаль.
Рег ведь видел, что многие привязываются, но все знают, что рано или поздно вернуться. А «Вепрь» все так же стоял, печально и обреченная поскрипывая древними воротами. Он ждал хозяина, того единственного, что принесет сюда не только смех, но и уют, и тепло, и мир.
Замок ждал.
Только, Регулус знал это точно, Хогвартс ждет не его.
Еще раз печально взглянув на громаду школы, Блэк потопал внутрь. Идти в подземелья не хотелось, поэтому он поднялся на самый верх Астрономической башни.
Прижавшись лбом, Блэк не хотел смотреть в затянутое облаками небо, к холодному камню стены.
А потом он сел на самый край парапета и запел:
Пусть обучали науке владенья оружьем
Всё же певцу не под силу воителем стать
Меч менестрелю держать тяжело и не нужно
Ещё тяжелее его для убийства поднять

Он не сразу понял, что уже не один. Чуть вздрогнув, Регулус провел по волосам, но продолжил петь.

Рыцари песни и дальних дорог
Гибнут в жестокой войне
Когда менестрель берёт в руки клинок,
Лютня сгорает в огне.

Вздохнув, младший Блэк посмотрел на свои руки и медленно обернулся. Интересно, кого он хотел увидеть? Уж точно не старшего брата. Хотя о способности мародеров находить нужных им людей на территории Хогвартса ходили легенды.
Синие глаза встретились с зелеными, а Рег лишь криво усмехнулся.
Проблемы и беды быстро бегают. Тебе ли не знать, мальчик, что от неприятных разговоров не убежать?

Моя смерть еще подождёт,
Впереди лишь песни и сны.
Слезы на щеке не видны,
Если плакать вместе с дождем.
Сколько нас осталось в миру -
Бредящих пройти через грань?
В час, когда устану от ран,
Кто подхватит знамя из рук?

Не спеши ответить мне "Да".
Быть безумным - это беда?

Рег смотрел на брата несколько долгих секунд, а потом запрокинул голову — и смех разлетелся над пустынными стенами замка. Он не был вымученным или довольным; не был издевательским или скорбным. Регулус просто смеялся над нелепостью ситуации, взъерошенным, словно воробей, братом, над собственной абсолютно мокрой персоной, над своей же косой челкой, которая даже сейчас стояла дыбом.
Не было никакой трагедии, не было никакой драмы, были лишь фарс и сатира в черт знает каком акте. И младшему Блэку это нравилось, серьезность и суровые моськи его убивали. Лучше так, когда нет ничего не возможного, потому что нет ничего настоящего.
А вы думали, в сказку попали? Не дождетесь.
Творцы этого чертово мира, кем бы они ни были — христианским Богом, индуистской Шивой, Мерлином или просто человеком другого мира, который отчаянно мечтал о сказке — явно покинули его. А если нет, то тем хуже, значит, им нравится наблюдать как бытие сходит с ума. За большими и маленькими трагедиями, разбитыми судьбами, мудрецами в подвалах Азкабана, сумасшедших на троне и подлецов у власти.
И Регулус Блэк не будет скорбеть и плакать о горькой несправедливости жизни и дурацкой, смешной и неправильной, судьбе мира. Он будет смеяться в лицо смерти и ужаса; легким поцелуем в веки приветствуя войну, которая опять на пороге. Блэк будет кружится под снегом в, по идее, одинокое рождество, когда никто его не ждет и некуда идти. Не к кому.
Он будет ужасно танцевать с прохожими девушками, радуясь их смеху, а сам совсем забудет, что нужно плакать от страха. Слезы никогда не покинут души и глаз, за него поплачет дождь.
Рей не гадает о будущем, не боится и не верит в него. Просто знает, что оно будет. А может, и нет. Главное, что юный Блэк, и его жизнь была настоящей, грустно-веселый. И, наверное, он не поменял бы ничего, даже если и мог бы. Ведь насильно мил не будешь, а счастье — это всего лишь способность не замечать бед.

Забавный мальчик, который умеет быть неимоверно жестоким и злым, но старается помнить о ценности жизни и быть милосердным, когда может. Вечно старается действительно являться мудрым и справедливым.
Глупый-глупый мальчик с глазами глубокого старика на детском лице, зачем тебе все это? Ты ведь не любишь людей, не признаешь часто их ума, но ведь живешь надеждой, что дальше все будет лучше. И маги, и магглы станут если не лучше, то хотя бы не хуже.
Останься, мальчик, в этой нелепой минуте, когда несмотря на всю боль и нелепость, ты искренне смеешься, хватая воздух жадно пересохшими губами.

Регулус Арктурус Блэк никогда не умел ни ждать, ни тихо и скорбно размышлять о собственной судьбе. Зато он великолепно метался в поисках решения, много болтал с задорной улыбкой и не мог пройти мимо плачущего ребенка.
Почему?
Наверное, потому что слишком ярко помнил, как холодно и одиноко страдать в одиночестве, тихо плача, до боли закусив губу. А дети не должны страдать — кто угодно, только не они.
Вот только младший Блэк не знает, что Беда танцует с ним в такт, резкий и прерывистый. Да даже если бы и знал? Лишь притянул бы ближе за талию и не сумел остановиться. Беда — она ведь тоже живая, и ей тоже хочется тепла и уюта. Каждое существо заслуживает хоть капельку этих чувств.
Тем более, виновное лишь в том, что уродилось таким.

Юноша вскочил на самый край и покрутился, нисколько не опасаясь того, что одно движение — и он улетит вниз, и ничего уже не будет. Потому что его уже не будет.
Рег улыбался. Он не умел ни ждать, ни молиться. Блэк умел лишь жить, неправильно, неправедно, зато ярко и быстро.
У его сказки не будет доброго конца; не будет и богатства, и власти; ничто из этого Регулусу не нужно. Такие люди живут один час, сгорая без следа. От них редко остается след в истории, чаще лишь кусочки жизни и три точки вместо эпилога.
Только в сердцах знакомых с ним людей вечно будет гореть зажженный им огонек оптимизма и взбалмошности.
Потому что ничего не заканчивается, даже смерть не может быть концом. Лишь дверью, за который, он верит, будут звезды и новые миры. А как же иначе? Он вдоволь заплатит за них своей жизнью и бедами в ней.
Пусть сам и не заметит. Чем серьезнее неприятности — тем интересней? Разумеется! Жизнь скучна без них, а вечно наслаждаться свободой и вседозволенностью — станешь как мародеры, только в кубе.
И сейчас Рей смотрит сияющими глазами на брата и выхватывает палочку. Миг, и призрачный кот напрыгивает на столь же иллюзорного пса, а потом, путаясь в собственных лапах старается догнать беззаботно бегущую собаку.
Чудеса трансфигураци, тускло светящиеся во мраке создания, Блэк никогда не показывал таких талантов на уроке гриффиндорской кошки. Зачем? Творить что-то лишь за оценку... Смешно.

За спиной пропасть, а Рей спокойно слушал брата, а потом едко ухмыльнулся. Ненавистная брату, такая слизеринская, столь Блэковская, гримаса искажает ломанные линии лица.
Он никогда не был красивым, вот только сейчас он кажется пугающим.
- Мне отвечать по пунктом, порядку, или алфавиту?
Как же у тебя все-таки все просто. Я всегда был рядом, но «поговорить» тебе понадобилось именно тогда, когда я не хочу. А теперь ты здесь. Ты знаешь, сколько времени, а, Сириус? Пятнадцать минут четвертого утра. Не боишься, что сниму баллы с твоего драгоценного факультета, а, Блэк? Я же все-таки староста.
Его захватило безумное, безудержное злое веселье. Ты хочешь поговорить, о мой великий старший брат? Так давай поговорим. Только не бесись потом, что результаты тебе не по нраву.
Слова были злыми, жгущими и отчаянно-веселыми.
По-другому он просто не умел и не мог сейчас.
- Как же у тебя все просто, славный гриффиндорец. Палачи и жертвы, проклятый год разницы... Тебе самому не смешно? Нет никаких палачей, Сириус, есть лишь ваше с мамочкой фамильное упрямство и поразительная схожесть характеров. Нет палачей, есть только жертвы самих себя.
Какая, к черту — да-да, я знаю, кто это! А знаешь ли ты? Какая разница, кому тяжелее?! Вот только это именно ты ушел. Не пожелав хотя бы попытаться поладить с родителями, объяснить свою позицию матери. Ты даже не видел гордых взглядов отца, - а ведь Рег и сам не услышал, как на последнем слове дрогнул голос.
Ты думаешь, что никому ничего не обязан, кроме своих драгоценных друзей. Но раз уж ты так за справедливость, то почему не мог уйти хотя бы на следующий день, а не в тот? - боль все же прорвалась, злостью и тоской в голосе. - Почему?
Зачем ты здесь и сейчас? Когда у меня наконец хватило сил перевернуть страницу прошлого...
А знаешь, мне все равно. Продолжай издеваться надо мной и моими мечтами; продолжай унижать в стиле «четверо на одного», ведь кто ты? Всего лишь ребенок, от которого однажды потребовали ответственности, а он не смог принять, что не все вертится вокруг него.
Вы так ненавидите Слизерин... Так заклейми, убей каждого из нас. Но начни, будь добр, с Дореи Поттер, истинной дочери нашего факультета.
Потому что иначе, чем ты честнее матери, которая не хочет открыть глаза и увидеть реальность?!
Регулус несколько раз вдыхает сырой ночной воздух, пытаясь поймать ускользающее спокойствие.
- Какая тебе разница, где я был? Тебе же все равно. И, кажется, все равно было всегда.

Стихия. Бушующее пламя холодного безумия.
Смешно. Ему было просто смешно, вот только дурное то веселье было, дурное, тяжелое. Оно влажным ватным одеялом скрывало отчаяние и злость. Рег стоял на самом краю, а ветер чуть не сбивал с ног. Тяжело дыша, он язвительно улыбался в лицо братцу и не мог остановиться.
Все-таки, иногда самоубийственные струнки его души звучат слишком громко. Блэк знал, что брат взбешен, что может натворить то, о чем позже пожалеет, но прекратить, состроить грустную, печальную мордочку, смирно и покорно не смея поднять глаза.
Надоело.

Если рассматривать личность Регулуса Блэка с точки зрения психологов и психиатров, то без труда можно сказать, что у этого здорового человека физически слишком много душевных травм и болезней. Что в этом виновато? Дурная, взболтанная поколениями близкородственных связей кровь или очаровательное детство, когда разрывает одновременно и зависть к брату, и ревность с обидой на родителей, и непонимание, и чертова, дурацкая нежность и любовь ко всем троим?
А какая, к Мерину, разница?!
Блэк умел не плакать, когда больно; умел молчать, когда до глубины души задевает пренебрежение и несправедливость; умел скрывать, что обидно. Не от всех и не всегда, но умел.
А вот что для него всегда оставалось неразрешимой задачей, так это вовремя остановиться. И вообще — остановиться. Ему главное не начинать, потому что нервы не выдерживают покорежить свои ответы. Проще смолчать.
Но что, если — не получается?

Ум все еще был остер, но здравый смысл и инстинкт самосохранения, похоже, решили взять сегодня выходной. Одновременно и очень дружно. Уроды. Наверняка сейчас в ближайшем пабе поднимают за него и его чумную голову очередной стакан рома.
К черту все. Он ведь тоже не святой, и эти «он не прав-ты не прав-они не правы» надоели до ужаса. Регулус снова смеется, склоняет голову и даже не пытается отстранится от подскочившего брата.
И, конечно же, он не удержался на ногах от рывка, но даже упав, он только сильнее рассмеялся. Где-то на периферии мелькнула мысль, что у него истерика.
Впрочем, на ногах он оказался практически тот же час. Рей не боялся, он просто забыл, каково это — бояться. Тем более, собственного брата.

Он прислонился к стене, пронзительно смотря на злющего брата, и улыбался. Регулус чувствовал, что успокаивается, а рваный ритм его существа будто замер, готовясь к прыжку, хищно и внимательно изучая противника.
Когда Блэк стал против брата? А может, так было всегда? Да какая разница?! Кто-то скажет трагедией, а на взгляд Рега — самая настоящая черная комедия. Так сказать, отдаем должное фамилии.
И даже если бы юноша знал, что его действия могут спасти брата от самого холодного и ужасного ада на земле, изменил бы что-нибудь? Задался бы вопросом, а что если?
Сомнения всегда всех будут одолевать. Вот только Блэк все их вначале гнал от себя, потом подпускал ближе — и смотрел им прямо в глаза. В очередной раз замолкая, открывая истинную суть — рваную, судорожную, стремящуюся далеко; ко всем и ото всех.
Он смотрел и опять понимал, что не все было правильно, но по-настоящему, как крик ярости и торжества, когда победа вновь улыбается ему. И нельзя все делать правильно, и в ошибках, и выборе, и долге, в попытке, лавируя, остаться собой, полностью, обманывая всех, кроме себя — в этом и кроется свобода.
По крайней мере, для него.
Свобода не делать все, что хочется, но понимать, что нужно хотя бы иногда принимать решения, от которых тебя воротит. Из-за которых проклинаешь само свое существо, и хочется умереть.
Настоящие.
И каждый имеет право построить свою судьбу. Уйти от проклятого, опостылевшего мира, выбрав самоубийство; угодить в Азкабан, доверившись не тому, получив в ответ на выбор один выбор другой — на самом деле все последствия нас и наших поступков. И бессмысленно пытаться переиграть, ведь каждое измененное решение — это измененные мы.
И все это чертова, дурацкая, никому не нужная философия, чтобы успокоить нервы, совесть и спрятать голову глубоко в метафорический песок.
У каждого свое самое важное в жизни. Для Рега это постоянное бесконечное бесперерывное движение. И если оно начнет останавливаться, то лучше просто бросить эту чертову, никому не нужную суету и уйти. Пусть даже — в неизвестность.

В глазах младшего из братьев отражается горящее небо его собственного сознание. И чем злее и жестче брат, тем ехиднее становилась гримаса на лице Рега. И совсем скоро оное напоминает восковую маску, созданную лишь отражением реального человека. Созданную, чтобы сгореть.
И уголки губ всего лишь четче обозначились, когда гриффиндорец без всякой  жалости ударил в больное место. Он действительно умел молчать. Но сегодня не собирался делать этого больше положенного. Хватит.
Это ведь ты хотел поговорить, брат? Мы и будем говорить, а не как всегда, я выслушиваю твой монолог и отшучиваюсь. По-настоящему ведь, и я скажу что думаю.
Не маскируя нарочитой легкостью.
Регулус выслушал все. И только после этого, едва не касаясь старшего — настолько близко тот подошел — ответил. Сумбурно, но на все; тихо, но рвано; вкрадчиво и со смехом в голосе.
Младший Блэк склонил голову еще ближе к гриффиндорцу; лишь несколько дюймов разделяли их. Безмолвный поединок, или просто попытка понять?
- Вы же сами навешали столько лестных эпитетов на наш факультет, маленький гриффиндорец. Что же ты остановился, Сириус, я же вижу, как ты взбешен? Стань окончательно похожим на родителей, не просто бей в слабое место, но и не обходись словами. Ударь так, чтобы остался след.
Шепот звучал громом, а лицо младшего ничего не выражало.
- Тебя никогда не ждали потому что ты лишь Блэк. Просто ты так на них похож и ваши попытки донести свою правду... Так идентичны... И ты идиот, брат! Я никогда не хотел быть лучшим и никогда не хотел быть правым. Только равным, а для тебя, твое храброе величество, такого просто не существует. Или ты просто не можешь соотнести со мной и, вообще, с Блэками.
Но тогда ты глупец, который требует шанса и понимания, но никогда не можешь дать их сам.
Прикрыть глаза. Так не хочется вспоминать, но картины детства встают перед глазами сами собой. Искалеченная судьба, невыносимые условия? Да ерунда все это, детство всегда одно, и оно не обязано быть счастливым. И Рег не поменялся бы ни с одним блаженным Поттером, потому что оно было его.
- Поклянись мне, что никогда не пожелаешь смерти никому; что издеваешься над многими, действительно не понимая, что жесток так же, как отец. Иначе не лицемерь мне в лицо, брат!
Больно. Действительно больно.
- Тебе-никогда-не-было-все-равно, да-а-а ? Прелестно, Сириус, преле-е-естно. Именно поэтому ты хотел заставить меня ненавидеть тебя? А знаешь, - Регулус понизил голос. - Возможно, тебе это и удалось. Вот только вспомни отца, с которым ты грозишься мне такой «теплой» встречей... В отличие от вас, возводящих все в абсолют, первых и ярких, я умею одновременно и любить, и ненавидеть... Спасибо, Блэк, ты истинно достоин своей фамилии. Ярче наказания не придумать. Я даже не буду спрашивать за что. Вы ведь всегда делаете правильно и с лучшим намерениями... Вам бы чувствовать последствия. Хоть раз!
Он откинулся, вжимаясь, на холодную стену. И прошептал, уже для себя, еле слышно:
- А может быть я мазохист, и ты прав. Но как иначе вас любить?!
И даже не осознал, что отчаянные слова прозвучали вслух. А потом он сказал обычным голосом, равнодушно.
- В Лондоне я был. В маггловском Лондоне. Доволен?

Крылья легенды хрупкие, словно весенний лёд
Слово недоброе - камень, песня, сбитая влёт
Я не пророк, не певец, я странник, идущий через века
Душу растерзанной сказки грею в слабых руках

Он смотрел брату в глаза, не реагируя, на неудобную позу, на то, что сейчас ему опять может влететь, а ведь это больно... Но Рег не боялся. Просто потому что не верил, что старший может его ударить.
Сириус всегда ассоциировался у Блэка с непостоянной константой, как бы нелепо это не звучало. Непредсказуемый, но младший, привыкший держаться настороже, очень часто угадывал, как брат не поступит. Все же, Сириус Орион был слишком открытым, при всей своей игре на публику и потеху.
Регулус наоборот, не любил играть, но при этом в душу к нему залезть было не то, чтобы невозможно, но вначале ту надо найти.
А губы сами собой расползаются:
- А это и есть самое милое... Слизерин, Гриффиндор — ерунда, оборотные стороны галлеона. Поэтому они никогда не сойдутся ни во мнениях, ни в путях. Хотя... Говорят, где-то далеко в бесконечности даже параллельные могут перенестись.
Сириус, неважно, кто что говорит. Важно, как поступают. И я не люблю львятник не за то, какие вы, а за то, что к вам относятся лучше просто по факту.

Регулус смотрел на смеющегося Блэка слегка равнодушно, привычно и даже равнодушно. Он не простит в течение жизни брата за то, что тот бросил его, но все это станет таким неважным тогда, когда у него останется всего лишь несколько часов. По его собственному решению. Он простит и, с привычной чуть кривой улыбкой, попросит прощения и у Сириуса, и у родителей, и у всех остальных.
От него по-настоящему останется всего нечего. Лишь несколько черно-белых фотографий и воспоминания, которые так быстро потускнеют со временем. Кто в этом виноват?
Да никто.

Он вновь подошел к своему облюбованному на этот вечер краю башни и посмотрел вниз. Вообще-то, Регулус ненавидел смотреть вниз. Это как окно назад, в уже прошедшее.
Вот только что делать, если сегодня такая ночь? Ночь воспоминаний.
Блэк уселся на самый край, спиной к брату. Он всегда торопился жить, чувствовать, охватить как можно больше за самый короткий промежуток. Обычно, люди устают от такого. Рег не чувствовал усталости, лишь легкое раздражение от ходящий по кругу аргументов и слов.
Вот зачем? Зачем он не ушел? А брат зачем еще здесь? Они же даже слушая, не могут понять друг друга. И нет, не из-за убеждений, а просто... Просто, разница восприятий.
И ничего страшного в этом нет, только понимание не придет никогда. Таким людям лучше не сталкиваться, ведь на одних и тех же фактах они способны построить противоположные выводы. И если другу ты такое простишь, то как простить родному с детства человечку — вот видишь же, видишь! Они так делают! Потому что... - Ога делают, только не потому, а поэтому.

Слишком много должно быть у таких братьев, родителей и детей любви, понимания и способности уступать. Блэки таковыми не отличались никогда.
Именно поэтому Регулус, проводя по шершавому камню, спокойно отметил:
- Да никто и ничто мне не мешало быть и являться тебе равным. Кроме того, что никто никогда не может чувствовать по заказу и справедливости. Но мечтать о несбыточном и равном мне это не мешает, гуляка. Даже сейчас мы не равны, и нет лучшего. Просто разные. И разное отношение.
Я не особенно люблю и понимаю нашу семейку, только делаю это именно так, как умею. Как научился, глядя на вас.
Знаешь, сейчас мать действительно вычеркнула тебя из сердца, Бродяга, - это нелюбимое Реем имечко вылетело совершенно естественно. - А по-моему еще и сошла с ума немного... Но неважно. Вся ее любовь и опека обрушились на меня. Только, понимаешь, мне это уже не нужно. Совершенно. Я вырос, братишка, и больше не ловлю восхищенно ее взглядов, от отца тоже больше не прячусь.
Всему свое время. Мое время детской любви к ним прошло. Твое — тоже. Только я сумел принять их такими, какие они есть... Или не совсем. Но все же.
Вот только ты бросил не дом и даже не родителей. И не ушел к своей свободе. Ты решил вычеркнуть все, что связывало тебя с родом. И меня, поставив перед фактами. Сейчас тебя мне понимать слишком больно.
Младший из братьев смотрел на свои руки, закусив губу. Предательские конечности чуть дрожали, и Рег ничего не мог с этим поделать. Только уйти. Но не хотел.
Он не спал больше суток и, действительно, нуждался в отдыхе, сил почти не осталось.

Лишний. Сириус Блэк так стремится быть не таким, и это так по-детски. И Регулус испытывает благодарность к дядюшке Альфарду, который видел в них все-таки детей, а не маленьких лордов. Странный был человек Альфард Блэк.
Все они странные, стремящиеся убежать, спрятаться; или же гордо нести, расправив плечи и плюя на всех, включая собственную семью. Честь рода. Тень безумия.
От них всех останутся тени, и вряд ли кто будет плакать. А даже если и будут — разве это важно? Слезы — лишь тень дождя, не надо плакать, что человек продолжает свое приключение.
Плакать надо, что при жизни не успели возвратить друзей и попросить прощения у любимых, и не потому что те могли не простить. Мертвые всегда прощают живых.
Все дело в диком чувстве.
Ушедшие ведь нас прощают. Мы себя сами простить не можем.

Мысли проносятся в голове неимоверно быстро, но Блэк роняет лишь одну фразу. Неожиданную, не в масть... А когда он что-то делал в масть?
- Я по тебе скучал. Очень.

Младшему Блэку вряд ли доведется испытать то чувство в полной мере. А старшему? Увидим.

Чувство то зовется Виной.