Каждый раз я начинала с нуля, просыпаясь утром. Сначала я просила себя открыть глаза и быть сильной, а потом убеждала себя в необходимости совершать некоторые другие действия. Например, завтракать, чтобы не терять форму, или заниматься бегом – после переезда из родительского дома в съемную квартиру (подальше от материнского квохтанья, заканчивавшегося на слово «свадьба») я любила бегать. Вставая с рассветом и отправляясь на пробежку по пустым улочкам спящего Лондона, я чувствовала себя комфортно, как будто пряталась. Под хмурым небом было приятнее думать о том, что заботило меня. И знаете, к чему я пришла? О счастье можно сказать только то, что ты счастлив. А вот о несчастье люди говорят годами напролет.
***
Потолок, побелка на котором покрылась желтыми потеками в местах трещин штукатурки и протечек после дождей, был не самым красивым зрелищем всей жизни, но которое Анна видела каждый день на протяжении нескольких дней. Неделю назад она заявила маме, что собирается пожить одна, чтобы научиться обслуживать себя самостоятельно и подготовиться к жизни с мужем. Первые несколько дней казались ей даже благом – вдали от семейства, во время завтрака, обеда и полуденного чая у которого все время что-то случается. Затем началось страшное: засорялись трубы, заканчивались свечи, а в магазине их было не достать. Магию Анна использовать боялась, хотя, в конце концов, все же решилась. Это был седьмой день, и она была уверена, что сегодня же вернется домой, потому что минусов стало намного больше, чем было в отдельном от родителей проживании плюсов. Да и жених прознал о намерении Аннабель стать ближе к нему – как понял он со слов матери (неугомонная женщина!) – и повадился провожать ее домой под предлогом защиты. Но, правда в том, что ей никогда не было с ним комфортно, не было и чувства защищенности, а вскоре, стало даже страшно.
Вопреки всеобщему ожиданию, Фоули оказался не очень хорошим человеком. Или вообще не хорошим. Он был властным и грубым, позволял себе хватать Анну за локоть и больно сжимал, уводя в сторону для того, чтобы отчитать. Она ничего плохого не делала, не могла, не умела, но иногда в ее характере просыпался бунтарский дух, который был посеян еще в школьные годы одним человеком-ураганом. Фоули жаждал получить в свое пользование не только милую волшебницу, которая знала, как себя подать и как вести себя в обществе, но и абсолютную диковинку. По его же словам, Анна была никому не интересна кроме него, он сделал огромное одолжение ее семье, когда сделал ее частью своей. Они совсем нечасто спорили, а еще меньше ругались. Но все же, случалось, и эти мгновения Аннабель ненавидела сильнее всего в этой жизни.
Человек – великий приспособленец по своей природе, потому что умеет адаптировать под условия своего существования все подручные средства, включая свои повадки и характер. Анна давно привыкла к тому, что ее будущий муж считает ее ничем иным, как дорого обошедшемся ему экспонатом на полке. Довольно интересная, но все же не настолько, чтобы он снизошел до простой, человеческой беседы о насущном. Дружелюбнее с ней были его родители, особенно мама. Она всегда заботилась о невестке, а иногда предлагала переночевать в одной из гостевых спален, если за окном стояла плохая погода. Из чувства ответственности, вины за желание отказать, Анна выдавливала из себя скупое «вы так добры, миссис Фоули…» и бросала настороженный взгляд на будущего мужа, прилипшего к стакану виски.
Кажется, это был ее первый ужин в их доме. За окном лил ужасный дождь, сверкала молния, громыхал гром. Анна боялась громовых раскатов, сжималась, втягивала шею и считала до трех – это помогало ей заснуть в грозу, потому что она всегда представляла себе, как Снелл появляется рядом на счет «три». С ним не было страшно.
- Анна, - властный голос Фоули разбудил ее. Мисс Каттермоул едва не взвизгнула, натянув одеяло по самый подбородок, хотела кричать, но увидела опасный блеск в глазах мужчины. Он уже был им – мужчиной, хотя и не лучшего сорта, но был. В его руках был бокал виски, кажется, не первый.
- Почему Вы здесь, милорд? – Она не знала, как защитить себя. Палочка, которую Аннабель сжимала в руке под одеялом, врядли могла ей помочь, потому что смелости воспользоваться ею против Фоули, даже если он бросится на нее с самыми мерзкими желаниями, она наверняка не сможет.
- Я пришел обсудить детали свадьбы.
- Но… сейчас же ночь… - Возразив, она сделала то, чего он хотел. А он хотел воспитать ее, сделать своей и как можно скорее. Двигаясь черной тенью по комнате с единственным источником света – догоравшей свечей на прикроватном столике, Фоули оказался совсем рядом в считанные секунды. Его пальцы схватили Анну за локоть и насильно вытащили из кровати. Он сжимал ее локоть так больно, что на глазах навернулись слезы. Хотелось ударить его, но она молча сносила все, даже когда он схватил за подбородок ее лицо и заставил смотреть в глаза, пока очередной поток унижений срывался с его губ.
- Ты никому не нужна, ты всего лишь… полукровка, как и вся твоя полукровная семья, которая возомнила из себя невесть что! Знаешь ли, Анна, ты должна целовать носки моих туфель за то, что станешь моей женой, потому что это станет спасательным кругом не только для тебя, но и для всей твоей семьи. – Он оскалился в ехидной улыбке-усмешке и Анна, едва сдерживая рыдания после таких унижений, понимала, что уже сейчас едва терпит его. Локоть горел огнем, и она знала, что завтра утром на месте его пальцев выскочит пара багровых синяков. – Даже твой братец сможет пользоваться моим именем, если ты сделаешь все правильно.
Они не были женаты по-настоящему, между ними не было чувств, которые бы даже отдаленно напоминали любовь или влюбленность. Фоули смотрел на нее каждый день оценивающе, оценивая, сколько дали бы его будущей жене по шкале от нуля до десяти те, кого он считал ровней и с кем рос. Анна старалась избегать его, ведь во всем Отделе было столько мест и вещей, которые требовали ее внимания, чтобы не встречаться с ним. Она пыталась прятаться, боязливо озиралась на каждый шум приближающихся шагов, забивалась в щель между стеной и дверью, пытаясь преодолеть панический приступ, сдавивший ей горло. Она не считала себя трусихой, но Фоули начинала бояться так, как никого в своей жизни еще не боялась.
Он превращал ее существование (ведь жизнью это назвать было нельзя) в настоящий ад. Куда бы она не пряталась, он вырастал, словно из земли – великолепный и неотразимый, перехватывал ее руку за локоть и сжимал, возможно, сам того не замечая, представляя своей будущей супругой тем людям, которых считал своей ровней. А ее, ухмыляясь, считал никчемной бродяжкой. Физическая боль от его грубых прикосновений была почти такой же сильной, как душевная. Не раз она плакала, но чаще стискивала зубы, поджимала губы и смаргивала обиду. В конце концов, это было началом конца – они еще не были замужем, а она уже едва его терпела.
- Анна! – Вновь его голос, вновь он вырос из ниоткуда, совершенный в своей погоне за образом совершенного мужчины с обложек Ведьмополитена.
- Да? – Покладистая, кроткая, как и всегда она оказалась рядом с ним так же быстро, как он когда-то в ее спальне. Девушка аккуратно поправила нашейный платок, чтобы показать свое участие в улучшении его внешнего вида. На самом деле, ей было плевать.
- Я хочу, чтобы ты отправилась в Косой переулок на обеде и приобрела порох для моего камина. – Он ухмыльнулся, глядя на часы. Время он выбрал идеальное для того, чтобы послать свою нареченную за покупками, ведь в таком случае она определенно останется без обеда и не откажет ему, если вечером он пригласит ее на ужин.
Анна тоже смотрит на циферблат. Ненавистные секундные стрелки часов приближаются к обозначению времени обеденного перерыва у офисного планктона, к которому и относилась бесперспективная должность Анны. Девочка на побегушках. Это было любимой пыткой Фоули – стоило ей опоздать с выполнением его просьбы, он кричал. Страшно. В этот раз, как и во все предыдущие, Аннабель послушно кивает и, поджимая губы, забирает со стола свою маленькую сумочку на кожаном ремешке.
- Конечно сэр, что-то еще? – Спрашивает она и не получив ответа, покидает свою уютную коморку, которую преувеличенно звали кабинетом мелкого помощника. Помимо стола Анны, в комнате их было еще четверо, двое – молодые люди, которые боялись даже заглянуть в глаза Фоули, не то чтобы пресечь его вероломные попытки укротить строптивую.
Впрочем, для самой Анны такое поведение не было откровением. Она привыкла и к бесконечному преклонению перед будущем мужем, и к тому, кем его считали другие, привыкала к своему новому, пока неофициальному статусу «будущая миссис Фоули». В конце концов, во всем этом была своя прелесть: выйдя за него замуж, Анна получит долгожданное положение в обществе, статус ее семейства в глазах остальных семей волшебников и знати сделает значительный скачок вверх. Она никогда не будет отказывать себе не в чем. Одного в этом браке недоставало и Анна была уверена, что не ошибается – он никогда не прикроет ее своим сильным, мужским плечом. И с этим тоже пыталась смириться. Ей уже давно пора было выкинуть из головы сильные плечи юноши, который был ее первой любовью. Частичное помешательство на всем, что намекало на его присутствие в ее жизни, причиняло ей невыносимую, почти осязаемую боль. Вина за все это целиком и полностью не лежала на нем. Анна давно пыталась убедить себя в том, что Барнабас поцеловал ее на перроне только из глупого мальчишеского желания остаться в памяти, а она – будучи сильной и независимой женщиной (право слово, что за вздор! – так сказала бы миссис Каттермоул) почувствовала себя в кои-то веки свободной, вольной выбирать между предначертанной ей судьбой и собственным выбором и только по этой причине влюбилась. Всем сердцем, всей своей душой оказавшись мечтами в светлом будущем настоящего чувства, а не предрешенного брака без каких либо чувств. Все это было болью. Снелл был единственным человеком в ее жизни, которому было слишком мало места в ее ежедневнике.
Косой переулок оставался с детства местом, полным немыслимых сказок, сбывшихся и несбывшихся надежд. Здесь никогда не пахло тишиной, воздух полнился запахом сладостей, доносившегося из кондитерской, а тишину нарушали гомон и совиный свист. Птицы в клетках казались Анне такими одинокими, что она купила бы их всех, но отец разрешил только одну – сипуха, по имени Ульв была извечной проблемой девушки в школе. Удивительная птица умела находить свою хозяйку только в классе, во время занятий и врывалась через приоткрытое окно ураганом, сметая крыльями пергаменты и переворачивая чернильницы.
- Привет. – Мисс Каттермоул вновь, как и в детстве, остановилась напротив клетки, в которой сидела маленькая желтоглазая сипуха. Птица ответила тихим писком и повернула голову, чтобы воззриться своим уставшим взглядом на волшебницу. – Не бойся, скоро придет человек, который откроет твою клетку.
«Мы чем-то похожи, птичка… Только человек, который мог бы открыть мою клетку, не вернется уже, наверное, никогда…»
Перед глазами нарисовалась довольная физиономия Барнабаса, стоявшего на платформе 9¾ в день, когда они виделись в последний раз. Это пугающе четкое воспоминание заставило Анну сбиться с шага и бездумно пройти пару магазинов, в которых она могла бы найти летучий порох для камина. Мысли вели ее все дальше и дальше, сознание услужливо рисовало ей картинку прошедших школьных лет. Если бы она только знала, что детство закончится на платформе Кингс-Кросса, то попыталась бы воспользоваться отпущенным ей времени с ним с куда большей пользой. Они бы оба этого хотели. Ей так казалось.
Магазин, в котором Марго покупала себе все необходимое для игры в команде Гриффиндора, назывался «Все для квиддича». Ныряя между стеллажами, они обсуждали безответную любовь Анны к человеку, который, как казалось, никогда не относился к ней серьезнее, чем к кому-либо другому на факультете. Он замечал, как она похорошела после каникул или, какого приятного оттенка стала ее кожа после того, как впитала в себя теплое солнце юга Франции. Он говорил, что ей никогда не пошла бы аристократическая бледность чистокровных выскочек со Слизерина, и она улыбалась. Слегка напряженно, но без утайки показывая свои истинные чувства.
Стоя боком напротив именно этого магазина, Анна вдруг ощутила обжигающее, резкое прикосновение к своей талии. Рука. Ладонь. Цепкие пальцы, мужские, крепким движением властно дернули ее тело к себе, но не причинили ни дискомфорта, ни боли, к которой мисс Каттермоул уже успела привыкнуть и сжаться, напрячься всем телом по велению инстинкта. Это не был Фоули, но только о нем она подумала в первый момент, прежде чем повернуть голову. Он вполне мог бы стать ее личным ночным кошмаром, но не стал.
Увидев его, она могла бы закричать, тем более сейчас, когда она так крепко держал ее за талию, а сердце билось, словно безумное, вгоняя в краску. Увидев его улыбающееся лицо и растрепанные волосы, она могла бы ударить его по щеке и обвинить в том, что бросил, оставил на произвол судьбы, только дав ей глотнуть свежего воздуха, но не ударила. Могла бы поцеловать его, но не смогла пошевелиться. Разум попросту отказывался верить в то, что он действительно настоящий, невероятно и невозможно настоящий, такой, что захватило дух и ветром, который принес Барнабаса в жизнь Анны вновь, было добыто пару слезинок из уголков ее глаз. Но она не обратила внимания. На безэмоциональном лице мелькнула неуверенность, на долю секунды сомнение, а когда она коснулась пальцами его щеки, чтобы убедиться, что он настоящий, маска безразличия упала, разлетевшись осколками под их ногами.
«Удивительно,» - подумала Анна, пытаясь подавить улыбку: «Как человек может чувствовать боль и счастье одновременно, без видимых на то причин…»
