This is a fight to the death,
Our holy war,
A new romance,
A trojan whore

Мирное время. Конец войны… Все эти радостные заверения и поздравления вокруг. Слезы по погибшим и набирающие обороты веселье. Кто-то восславляет мальчка_который_выжил и его родителей, другие проклинают того_кто_звался_их_другом. Но внутри у большинства все равно будет теплеть чувство облегчения, от того что все это кончилось. А какой ценой?.. об этом лучше не вспоминать вовсе. Милые счастливые и не очень волшебники, ликующие как один, как же вы замарались… как же мы все замарались.
Но Её война не закончилась, никогда не закончится. После исчезновения их Проклятого Хозяина его самые верные псы не остановились и не растерялись, вознамериваясь отыскать своего Милорда. Доблестные авроры, герои, многих выродков отправили в Азкабан, некоторым впрочем позволяли откупаться, называя имена своих подельников… И за такие решения, сама Гестия, отправила бы Визенгамот к дементорам. Однако запомнилась всем иная трагедия… самое шумное дело, самые верные последователи…
Причитания о Лонгботтомах… Их Нахальные глаза… Усмешки… Проклятия раздававшиеся со всех сторон… Шум-шум-шум… много шума и невероятная злость, всепоглощающий гнев растекающийся по венам… Желание отмщения становится спасительной путеводной нитью, ухватившись за которую, оказывается, возможно прожить не ощущая Боль… Ту самую, которой и так уже было через край…

This is a fight for love,
Lust, hate, desire
We are the children of the great empire

Все они калеки, впрочем, министерство Магии предпочитало преподнести им звание «героев войны», вот только теперь это были тождественные понятия. Толи дело звание присужденное посмертно… Но мало кому было дело до всех этих регалий от тех, кто по началу отказывался даже признавать это противостояние… от тех чьи закрытые глаза стоили так многим жизней.
И вот уже выросло новое поколение, дети отгремевшей войны. Мальчик_который_выжил уже вовсе и не мальчик, повидавший поболее, чем многие боевые авроры.
А история, эта цикличная дрянь, продолжает повторяться…
Она почти научилась жить в мире и спокойствии? Вряд ли. Не бояться потерять Гвен она будет лишь когда перестанет дышать.
«Либо ты первая выхватила палочку, либо ты уже мертва…» Это не просто знание – это инстинкт, которому больше пятнадцати лет.
Все мы калеки, мама. Не повзрослевшие дети, а поседевшие. Лица испещрили морщины и складки опустившихся навсегда уголков губ. Улыбаться можно научиться заново. Вот только улыбка выходит печальной и сочувствующей. А эта злость, ее не вытравить уже, слишком привычно стало ненавидеть их… Его… Еще один личный счет, который так и не удалось оплатить… И от этого жгучие чувство неполноценности…
Кому молятся волшебники Мерлину, Богу или заклинаниям? Гестия не искала Бога, но верила, что есть какие-то Силы, составившие все их жизни как план или карту, раскидавшие радости и горести широкими горстями, чтобы досталось всем…
И не иначе как эти самые Силы, решили дать ей второй шанс. Повзрослевшей, строгой, все еще не перегоревшей, так  и не научившейся доверять мирному времени, истинной дитя войны.

This is a fight for the day,
Night, black and white
A victory dance,
A burning riot

Их лица надменные, скалящиеся, обезумевшие, кажется, смотрят со всех сторон и именно на Нее. Событие в очередной раз потрясшее мир волшебников, разнеженных чиновников, тем которым так сладко сидится на месте с опущенными веками.
Колдографии, будут мелькать тут и там. В каждом отделе Министерства и даже лифте, где ее почти прижмет к стенке. Где волей- не волей она встретится с взглядом темных глаз… Их будет искать вся Великобритания, магическая и маггловская. Но будь она проклята, если не найдет и не убьет его первой.
Уже дома волшебница первым делом удостоверится в целости защитных заклинаний и с ненавистью растопчет номер Пророка. Лихорадочные движения и трясущиеся руки. Все ее естество требует действовать немедленно. Делать хоть что-то, лишь бы не думать, лишь бы не вспоминать…
И тогда она выпьет огневиски, почти не почувствует вкуса. И  следом, хорошенько пропитав газету, бросит ее в огонь камина, пергамент вспыхивает моментально, одарив ее обжигающим жаром. Но Джонс и не подумает отодвинуться от камина, возле которого расположилась прямо на полу.
Еще несколько глотков, за сестру, родителей и Вилли…
И мысль о том, что Гвеног сейчас далеко и все это не может коснуться ее, придает сил. Лица догорают в камине. Гори, гори, чертов Рабастан Лестрейндж! Я доберусь до тебя, не сомневайся!
Последними жадные лепестки огня поглощают эти животные темные глаза. И этого оказывается достаточно, чтобы она вскочила на ноги, отбросив бокал,  чтобы стена гнева и злости покрылась мелкими трещинками. И ее затопила Боль. Предательство, разочарование, тоска, и самое главное злость на себя. Ведь она могла прекратить это. И Лонгботтомы бы не находились сейчас в Мунго, а провожали Невилла домой после каникул. Если бы только она не оказалась такой пропащей дурой…
Шум в прихожей и голос сестры, звонкий не смотря не на что  с нотками нервозности, заставляет оцепенеть лишь на несколько мгновений, и уже в ее руке одиннадцати дюймовая палочка розовой акации.
«Либо ты первая выхватила палочку, либо ты уже мертва…»
Ее сестра должна быть на сборах сейчас…
Она выходит в коридор нарочито спокойно, хотя сердце колотится бешено. Не скрывая, наставляет палочку, на незваную гостью или лишь выдающую себя за нее. Приближается к ней.
- Что я подарила тебе на твой пятнадцатый день рождения? – забывая про приветсвия тут же пылко выпытывает Гес.
Лицо сестры изумленно вытягивается, но Джонс не собирается отступаться. Отмечая про себя,  что на той нет верней одежды. И это сбивало с толку еще больше. Аврор подходит все ближе и ближе, походка хищная и аврор ожидает удара в любой момент.
Когда та запинаясь говорит о коллекционной книге о командах  квиддича и колдографии родителей, с какой-то все еще детской обидой, вся решительность и силы куда-то улетучиваются. Потому что это действительно ее непутевая временами сестра. Плечи опускаются.
- Что ты здесь делаешь?! Какого дрална, я тебя спрашиваю! Ты должна быть со своей командой. Ты не должна являться сюда так, ты понимаешь это?! И где твое пальто, ты же схватишь воспаленье легких! Не делай так больше, Гвен, никогда не делай. Не смей пугать меня. Это слишком опасно! Я не знаю, видела ли ты… Война… снова… Ты понимаешь… Я больше не смогу никого хоронить… и забывать… - слова сбиваются беззвучными рыданиями.
Гори, Рабастан Лестрейндж, и постарайся сгореть раньше, чем я доберусь до тебя… поверь мне, это будет лучшее для тебя…

This is a fight to the death

Глянь-ка, волчья сыть, ты едва ли жива на треть,
Ты распорота, словно сеть, вся за нитью нить;
Приходилось тебе о ком-нибудь так гореть,
По кому-то гнить?
Вздорный тон младшей приводит в чувства лучше любых успокаивающих заклинаний. Это точно была ее уже не маленькая, но все такая же взбалмошная сестра. От этого становится чуть легче дышать. Отставить истерики, Джонс!
Стоило ей однако заговорить о Нем, все внутри заполыхало с новой силой, Гестия могла сжечь своим гневом хоть весь Лондон, но боль не утихала. Одними губами промолвить: «- Не надо...»
Рабастан Лестрейндж был негласно объявлен под запрет для всякого рода обсуждений. Младшая не хотела расстраивать старшую, а старшая была не настолько мазохисткой и приводила все усилия, чтобы стереть всяческие воспоминания об этом человеке. Вот Кого-Нельзя-Называть в их доме.
Там в забытом всеми богами Азкабане, ему и было самое место, но этот чертов ублюдок умудрился вырваться из самой преисподнии. Не сомневайся, я загоню тебя еще глубже! Закопать заживо оказалось недостаточно? Так, значит, прах к праху, господин Лестрейндж.
- Сколько повторять тебе, дуреха, после таких новостей ты должна быть где-то еще! Где угодно, но только не в Великобритании, пока все это не кончится!
В ее висках стучали барабаны, отбивая солдатскую поступь. Это была война, ее начало, только глупцы могли успешно продолжать делать вид, что ее нет, и получалось у них это с невероятной виртуозностью. Но их не обмануть фальшивыми заверениями и снисходительными кивками в сторону Дамблдора.  Может быть старик действительно был не в своем уме, вот только говорил он правду. Да и кто из оставшихся в живых после пекла тех сражений не тронулся умом? Вон и сестра говорит…

Ну какая суть, ну какая божия благодать?
Ты свинцовая гладь, висишь на хребте, как плеть;
Был ли кто-нибудь, кем хотелось так обладать
Или отболеть?
- Ты уедешь и это не обсуждается. А пока, знаток согревающих чар, пошли отогревать капитана Холихейдский Гарпий!  - не терпящим возражения тоном скомандовала Гестия и схватив Гвеног потащила на кухню, где была захвачена банка печенья и еще один бокал.
После чего  обе Джонс устроились все у того же камина. Увидев бутылку огневиски младшая округлила глаза.
- Это тоже согревающие чары. Мои чары. И коль уж ты ворвалась в неурочный час, будем чаровать по-моему.
И только теперь с удивлением заметила, что до сих пор сжимает в руке палочку. Побелевшие пальцы, словно бы не желали слушаться, большого труда стоило заставить их отпустить древко.
Сколько бы Гестия не ругалась, сейчас она была счастлива, что Гвеног нагрянула так внезапно. И эту ночь ей не нужно переживать одной. Ведь первые ночи они всегда самые страшные, самые длинные и беспросветно темные. Ночь в Мунго после первого поражения, одурманенная тошнотворными зельями. Ты можешь кусать подушку, захлебываясь слезами, после похорон. Можешь примериваться – размозжить об стену скрипку, которую уже пнула пару раз, но раз за разом будешь опускать руки и ненавидеть себя за это еще больше, после суда…
Нельзя быть одной. Гестия Джонс строгая и правильная, борется с прошлыми, со своими демонами, но по ночам это сложнее всего. Нужно просто продолжать взрывать конфетти, но в одиночку магия этого действа пропадает.
Гвеног выросла, Гестия повзрослела, теперь вместо конфетти у них коробка печенья на одну бутылку с крепким алкоголем. Раньше подобного они себе не позволяли, но сегодня особенный, мать его, вечер.
- И так! Все грустные тосты ты уже пропустила, так что пьем за печенье, за новоявленную капитанскую повязку, за французов, за черт знает что еще! Только не про это, - она укажет на каминное пламя, где от номера ежедневного пророка остался лишь пепел. – Ну же, сестрица, пока взрослые не видят!
Время крепко взялось калечить, а не лечить –
Ты не лучше ничуть, чем рухнувшая мечеть.
Был ли кто-то, чтоб ладно выключить – исключить,
Даже не встречать?..
«Но это же... Слишком знакомый пожиратель…»
Прошли годы, Гвеног повзрослела, Гестия выросла… Выросла из сказок о любви… Она ненавидела Его и себя за все, что произошло с ее родителями, за то, что он сделал с ней. Влюбил в себя и глумился-глумился-глумился, а она словно кошка за ним, даже робким проявившимся воспоминаниям сестры о той страшной ночи не поверила, поначалу…
Стоило столько лет пытаться научиться жить с зияющей пустотой внутри, что выжженная, до сих пор продолжала тлеть и расширяться. Учиться доверять кому-либо снова. Все полетело в пропасть, когда вся магическая Великобритания оказалась обклеена листовками, с который животными насмешливыми глазами отовсюду, пронизывая, на нее смотрел тот кого она полюбила и возненавидела сильнее всего на свете. Но теперь все будет кончено, она знала это, чувствовала, что не отступится.
Прах к праху…

Был ли кто, чтоб болела память, преснела снедь,
Ты ходила, как тать, и не различала путь –
Ни врагу пожелать, ни близкому объяснить –
И молиться больше так не суметь
Никогда-нибудь

A constellation of tears on your lashes
Burn everything you love, then burn the ashes ©

Гестия почти не смотрела на сестру - это означало не поражение, а временное и крайне тактическое отступление. И еще нежелание увидеть в самых родных на свете глазах жалость. Это Гестия была старшей, она всегда первая вздергивала подбородок, подавая пример, и теперь она заслуживала что-то получше жалости от собственной Гвен.
И когда, наконец, бушующая буря эмоций сменится недолгим штилем, старшая Джонс увидит, что мелкая улыбается. Это было довольно жутковато и как-то совершенно неправильно. Одобрение и вовсе не напоминало, в этой улыбке было что-то от Лестрейнджевского сумасшествия. И желая избавиться от наваждения, волшебница делает еще один глоток. Помогает.
Когда давно, почти в прошлой жизни, Гестия разучивала страшные боевые заклинания, не менее убойные рецепты домашней стряпни, сражалась и бесстрашно [почти] смотрела в лицо собственным демонам, Гвеног - ребенок улыбалась и прятала в карман очередную шоколадку. Старшей Джонс в то время казалось, что она делает все возможное, чтобы ее сестренку не тронула эта клятая война. Прошло не так много времени, чтобы  увидеть и понять – эта самая Война уже прошлась по их дому так, что и на душе младшей остался не след даже, а борона… И защищать ее надо было от Их демонов.
- Это почти отменная ирония, сестрица… - хмыкнет Гес, в ответ на наполнение их бокалов, не поясняя, впрочем, отчего еще горче на душе. Надеется, что Гвеног не нужны слова. Снова и снова пытается защитить. А как же иначе?
Просто все повторяется, видишь, сестра? Прошло столько дракловых лет и Судьба дает мне шанс поквитаться. Но не только. Я снова оказываюсь перед тем же самым выбором, который сделала после смерти родителей. Да, тебе уже не девять лет, и ты имеешь право решать сама, но черта с два, я позволю тебе ошибиться. Ведь, знаешь, я никогда не стану тебе говорить об этом, но я не жалею о том решении. Тогда это действительно было лучшим для тебя, не смотря на то, как закончилось. Я поклялась заботится, и такова была моя забота, сделать лучше. Виллард оставил в твоей душе гораздо больший след, чем та самая «борона», и одно это стоит многого.
А потому даже разлившееся в груди тепло и слегка заплетающийся язык не заставят туманиться мысли. Гвен нужно уехать и как можно дальше, но только не ей самой.
- А что, это не плохая идея! Сбежим вместе на твой квиддич, будешь гонять команду, а я чистить метлы. Или куда подальше, в какую-нибудь ирландскую глушь. Обзаведемся хозяйством, парой овец или  это лучше в Шотландии? – почти весело рассуждает Гес, но в голосе гром. – А здесь тем временем будут сражаться оставшиеся в живых друзья. И этот ублюдок, как ни в чем не бывало, будет мерить шагами брусчатку в центре. Я нутром чую, Гвен, он здесь. Ведь в шумном, людном и волшебном Лондоне спрятаться гораздо легче, чем во всей остальной Британии, - и чем больше она говорит, почти захлебываясь произносимыми словами, тем сильнее заметен лихорадочный румянец и не менее лихорадочный блеск в глазах аврора. Она все говорит и говорит, не обращая внимание на то, что сильно размахивает руками и горячительный напиток из бокала расплескался, оставляя следы на ее одежде. Сейчас это все не важно.
Сестра оглушительно чихает, а самой Гестии кажется, что впервые она видит Гвен повзрослевшей на самом деле. За той ее улыбкой, смехом и шоколадкой в правом кармане нет никакой слабой детскости, как всегда ей казалось, на самом деле улыбаться, когда на душе не кошки даже скребут, а крысы, - это чертова сила.
- Я тоже боюсь, боюсь так, что иногда мне кажется, схожу с ума, именно поэтому тебе надо убраться отсюда подальше. Иначе я не о чем другом думать не смогу. Мы могли бы сбежать вместе, в сумасшедшую Ирландию или Шотландию, да хоть на другой край света, но только я там места не найду, ты знаешь это, Гвен…
Она опрокидывает в себя залпом остатки содержимого стакана, без упомянутых ранее тостов и в груди разливается не пожар даже, а начинает кипеть вулкан.
- Это же шанс, мой шанс, о котором я почти не позволяла себе мечтать. Мне нужна его голова! Ну что же ты? Пей! Это отличный тост! – продолжает она совершенно иным тоном, тихо, вкрадчиво и опасно. - И без этого трофея, я из Лондона не уеду. Пусть одно пепелище останется, но я его достану, веришь?... А ты боишься и правильно делаешь, но бойся за себя, прошу! И с утра уезжай, не говори куда, но продолжай бояться и прячься хорошо, иначе мне все время придется оглядываться. А потом, я разыщу тебя, обещаю. Потом ваша команда станет чемпионами, а я, бес его знает, может, действительно разживусь парочкой овец и выводком садовых гномов. Потом перестанут сниться кошмары. Ведь все, наконец, будет кончено.
Она снова разольет алкоголь по бокалам. И когда они успели прикончить половину бутылки?
- И если что, ты знаешь, что завещание по-прежнему в шкатулке на столе, - совсем уж невесело шутит Гестия. Но самой ей это замечание кажется чрезвычайно забавным и она смеется-смеется-смеется.
Когда-нибудь я тоже научусь улыбаться, когда на душе скребут крысы, обещаю, Гвен.

…-Завещание? Пафосно, Джонс. И что же ты можешь завещать: именную койку в Мунго?
- Тебе – именно ее, в палате для душевнобольных!
- Ага! Так я и знал, что все наши правозащитники немного «того», - он с привычным саркастичным смешком увернется от тычка под ребра…

Отредактировано Hestia Jones (2015-05-16 19:34:22)

It doesn't hurt me.
You want to feel, how it feels?
You want to know, know that it doesn't hurt me?

- Прекрати! Замолчи сейчас же! – крик вырывается изо рта раньше, чем волшебница что-либо осознает. Ведь вся жестокость слов сестры заставляет кровоточить те раны, о которых она забывала столько лет.
Стоило ей признать в Гвен взрослую, как та, словно бы в отместку, начинает вести себя как подросток. К слову, довольно таки премерзкий подросток. Бросаясь словами, которые хочется растереть по ее губам хлесткой пощечиной. И это самое желание заставит Гестию отставить в сторону бокал. Ведь с нее на сегодня явно было достаточно. Гвен же достается не мене хлесткий взгляд из-под прищуренных век, что, впрочем, тоже не сулит ничего хорошего.
Со всей возможной горячностью Гвен, подтверждала, что боится, но еще и выдала себя. С потрохами. Потому что именно сейчас старшая Джонс поняла, насколько на самом деле сестра не верит в нее. Да, дралнову мать, это война, на ней может произойти что угодно. И лишь безумцы надеются на свое мастерство. Пусть Гес и была своего рода мастером, но не ей ли знать получше всех, что война может вытоптать все ковры в твоем доме, уничтожить все и никакое мастерство не поможет. Она уже давно не та девчонка, недавно окончившая стажировку, и слова Грюма про бдительность, которые порой так нещадно высмеивают юнцы, у нее не вызывают и тени улыбки.
Ей хочется хищно опереться на ладони и склониться, но усилием воли волшебница заставит себя откинуться, найдя опору в стоящем позади кресле, привычно вздернуть подбородок. Обманчиво расслабленная. Лишь отголосками голос разума твердит, что тот гнев, который разливается по венам вовсе не в адрес Гвеног.
- Хочешь как с взрослой?! Давай, только, чур потом не затыкать уши в своей комнате в обнимку с зайцем.
Улыбка, такая неуместная сейчас, перекашивает лицо.
-Знаешь, я гордилась тобой тогда и продолжаю гордится сейчас… Ты живешь и не упускаешь ни единого мгновения. Когда не стало Вилли, ты, кажется, единственная, кто в нашей поредевшей семье держалась за надежду на лучшее. Пусть тогда это могло сойти за проявление детскости, но на самом деле это чертовски тяжело… Трудно. Очень трудно… знаешь , когда я это поняла? Даже не после того клятого выпуска Пророка, а когда прошло несколько лет, и ты продолжила надеяться и воплощать свои надежды в жизнь. Быть может, это влияние дядюшки, но мне кажется, это всегда было в тебе. Для меня такое оказалось не по силам, моя сила в ином. И я не собираюсь отказываться от нее только потому, что ты во мне сомневаешься.
Она прервется, чтобы подкормить прожорливое пламя камина парочкой поленьев и,  с трудом не занозив при этом руку, Гестия вернется на прежнее место.
- Знаешь, у нас ведь множество тем, которые не под запретом, но не говорить о них, не причиняя друг другу боль было своего рода негласным правилом. Так удавалось создать хотя бы видимость покоя, который необходим. Потом отгремела война и покой вроде бы должен был стать вполне себе осязаемым, но не вышло, досадно… После смерти родителей, меня перевели на бумажную работу и не допускали до заданий, пока я не согласилась пройти эту дурацкую терапию в Мунго. Я ее до сих пор таковой считаю, но кое-что на удивление полезное, я усвоила... Пусть для этого потребовалось столько лет и один… учитель… но вывод, который я сделала оказался довольно прост и очевиден – мне гораздо лучше быть одной. Не потому, что я считала так на самом деле. А потому, что, вдруг, я полюблю кого-нибудь, и он сломает меня, уничтожит все, что я воссоздавала с бережностью человека уже однажды лишившегося самого дорогого. Быть одной легче, ведь вдруг ты поймешь, что не можешь без этой клятой любви, а ее не только больше нет, но и не было никогда. Отличная проверка: сможешь ли ты выдержать такую боль? Почти, как смерть. Разница в том, что смерть – это конец, а это... Это может продолжаться вечно...
На самом деле это отчасти и была смерть. Одна из немногих не от ее же собственных руки, а от решения, но та, которой вовсе нет поводов гордиться. Смерть, после которой она никогда больше не хотела иметь детей... Всего лишь на один повод для кошмаров больше. И без того огромный список пополнился на еще один пункт. Не стоит сожаления?..
О нет, это вовсе не настолько взрослый разговор, Гвен…
- И я, чертов чемпион по выстраивании своей жизни заново. Для этого, оказывается, надо вовсе не кирпичи и фундамент, а один визит в Азкабан, который показал мне, что я действительно смогу… Вспомню какого это, дышать в полную силу, не сожалеть ни о чем и не оглядываться. Потому что он получил по заслугам, а я заслужила эту очередную новую жизнь… Потому что совесть это миф, у чудовищ ее просто не существует. Для них есть лишь возмездие! Можешь называть это глупой местью, можешь считать меня окончательно свихнувшейся, хоть мне и не все равно, веришь? Я живее всех живых, но он этого не заслуживает! Он – зло! И какой смысл, скажи на милость, во всем вот этом, если вместо камеры и выпивающих душу тварей, он сейчас свободно расхаживает где-то рядом. наверняка наслаждаясь каждым мгновением… И я не понимаю, в моей голове просто не укладывается, почему ты спокойна? Как Ты можешь просто жить с этим дальше?!

And if I only could,
Make a deal with God,
And get him to swap our places,
Be running up that road,
Be running up that hill,
Be running up that building.
If I only could

Отредактировано Hestia Jones (2015-09-19 18:49:12)