"Необходима умственная анестезия, иначе Вы будете страдать за всех страждущих: за беженцев, сирот, раненых детей, других врачей, медсестёр. Если Вы слишком сильно будете сопереживать, Вы провалитесь в яму, из которой не выбраться." (с)

Когда-то очень давно кто-то сказал, что мужчины не плачут. И с тех пор тысячи, охотно складывающиеся в миллионы, мужчин стыдятся подобного проявления чувств. От мальчишек, впервые разбивших колени, которые сжимают свои крохотные кулачки, чтобы стерпеть боль, до взрослых мужей, которые прячут свое горе за каменными, скорбными лицами. Когда умерла мама, мой отец старался улыбаться и, будучи атеистом, говорил, что она в лучшем мире. И что теперь у нее ничего не болит. Он делал это для меня и я не знаю, плакал ли он о своей погибшей жене по ночам, зарывался ли лицом в ее вещи, смотрел ли на старые фотографии, и бывал ли хоть раз в ее магазине после того, как попросил Хэрри Викермана, нашего соседа, заколотить в нем ставни, потому что сам не мог. И я его понимал. Вяло улыбался в ответ на такие же неубедительные шутки, когда он готовил мне завтрак, и обходил за квартал улицу с маленьким книжным магазинчиком с заколоченными ставнями.
С тех пор я видел великое множество других отцов, мужей и сыновей. Я сообщал им самые дурные вести и видел, как они расстраиваются, пугаются, злятся, в мгновения напускают на себя мужественнейший вид, но слезы позволяли себе единицы.
Полгода назад я был на похоронах моего хорошего друга. Юной коллеги и чудесной, доброй девушки. Я видел, как рыдал ее отец и как оттого было неловко другим. Звучало множество соболезнований, а я так и не смог заставить себя подойти к ее родителям. Потому что в глотке моей застрял здоровенный ботинок. А еще потому что, попытайся я открыть рот, через пару секунд я рыдал бы рядом с мистером Медоузом.
Марина нашла его ночью в аптечном складе. Сидевшего на полу у стены и глядевшего в одну точку стеклянными от слез глазами.
- Как тебе это нравится?! - спросил он дрогнувшим голосом, так и не взглянув ей в глаза.
Она опустилась рядом и ее рука мягко легла на его плечо.
- ...Я плачу впервые за то время, что длится это безумие.
- Она была твоим другом.
- Марина, я знаю, почему я это делаю. - стеллажи перед его глазами задрожали и он неловким движением попытался вытереть слезы, -  Я видел, как умирают люди. От ран, болезней, быстро и медленно. Пророк каждый день пишет о чьих-то убийствах. Почему же я тогда не плакал?
- Потому что ты врач.
Там я узнал, что она состояла в тайной организации, именуемой себя Орденом Феникса, основание которой приписывают Альбусу Дамблдору. Я вспомнил, как в школе все не мог понять того благоговения, с которым мои приятели смотрели на директора. Их восторг был подкреплен какими-то историями о его достижениях и одном знаменитом подвиге. Я списывал свое неприятие этого всеобщего обожания на тот факт, что вырос вдали от магического мира. Я находил его безусловно мудрым, временами забавным старичком и хорошим директором школы, не более того. Но я его недооценивал. Альбус Дамблдор, мудрец и герой, победивший Гриндевальда и почивавший на лаврах от того долгие годы, бросал в бой, словно в печь, детишек с горячими сердцами.
Доркас Медоуз была хорошим другом. Когда-то давно она взяла на себя то, чего не мог делать я. Несколько палат в конце нашего четвертого этажа. Теперь они снова были мои.
История Фрэнка и Алисы Лонгботтомов гремела громко, но недолго. Магическое сообщество требовало найти  виновных. Они были пойманы и осуждены. Теперь той же оперативности ждали от целителей. И ответственность за свершения последних внезапно рухнула на мои плечи.
Их раны зажили, но они не приходили в себя. Мой кабинет стал похож на букинистическую лавку, потому что я поселился там с огромным количеством магической литературы и книгами простых смертных по психологии. Когда я не пытался найти ответ в книгах, я докучал своим знакомым психологам, психотерапевтам и всем, кого только смог вспомнить. Добивался аудиенции известных профессоров и авторов трудов, которые хоть одним предложением могли когда-либо коснуться этой темы. Но все ускользало сквозь пальцы. Им не становилось лучше. Все, чего добились целители, это покоя. Они не одну неделю накачивали молодых супругов успокаивающими зельями и снадобьями для сна без сновидений. Ночную тишину больше не пронзали их крики. Случайная, но что-то значащая для них, фраза или предмет не вызывали больше приступов агрессии или паники. Они были безучастно умиротворенными, и оттого опрокидывать мебель и бросаться на стены хотелось мне.
Дамблдор пришел поздним вечером спустя месяц. Мириам случайно обмолвилась. Не самая смышленая девушка, но доброты в ней на пятерых. Я немедленно поспешил к их палате. Когда я возник в дверях, он опускал на больничную тумбочку небольшую коробку сладостей. В нем не было привычного величия, не было того легкого налета чудаковатости. Я увидел ссутулившегося старика.
Я так долго и так много всего хотел ему высказать. Сказать, что презираю его за то, что он сделал и не сделал. Но я произнес:
- Помогите им!
Он не ответил. Не повернулся. И я почувствовал, как злость во мне подбирается к глотке. За Фрэнка и Алису Лонгботтомов, за Доркас, за всех остальных из этого его Ордена Феникса.
- Вы величайший маг. - повторил я, что слышал от кого-то давным-давно или где-то прочел.
- Не все подвластно магии, Алистер. - он наконец встретился со мной взглядом. Его губы тронула печальная улыбка и я чувствовал, как сатанею.
- Что же мне делать?
- Не мне Вас учить. Из нас двоих целитель Вы.
- Но вы не верите в их исцеление?! - внезапно догадался я.
- Верить нужно всегда.
Старейший и мудрейший дал мне понять, что они не поправятся. И как бы, хоть назло ему, мне не хотелось совершить невозможное, я все больше убеждался в том, что мне придется признать это.
Было уже за полночь, когда я отбросил очередной, оказавшийся бесполезным, том. И растерев переносицу, чтобы отогнать сон, напоминавший о своем существовании впервые за трое суток, вышел из кабинета. Это была одна из очередных безумных и наивных попыток понять. Вдруг увидеть то, что упускал до этого. Но я увидел свет. Тонкую бледную его полосу под дверью. Я знал, кого там увижу и от этого знания, мне захотелось вернуться в свой кабинет и перечитать все, что я там только смог бы найти. Но я неслышно приоткрыл дверь в палату. И не смог найти, что сказать. Ни приветствия, ни даже какой-нибудь дурной шутки, неуместной, но такой для меня типичной. Стоило ведь сказать хоть что-то.
- Вы не хотите...чаю?! - закончил я, сам не очень веря в то, что говорю, но продолжил:
- Кофе?! Чего угодно...

В Мунго санитаров можно пересчитать на пальцах одной руки. Тебе не нужна грубая сила, когда в кармане есть волшебная палочка. Если только ты не имеешь привычки забывать ее на столе в кабинете или, даже будучи при ней, не можешь подобным бесцеремонным образом обходиться с пациентами согласно своих убеждений. Ну тогда и дальше продолжай на глазах испуганных медсестер свои попытки усмирить рослого молодого мужчину, раненого, но все еще сильного.
Я видел, как она появилась на этаже. Несказанно невовремя или же наоборот. Я не видел, как изменилось ее лицо, и как величественная ее походка, которая становилась быстрее с каждым шагом, сменилась бегом. Казалось, в несколько шагов спустившись откуда-то сверху, она оказалась возле сына. И едва ее руки коснулись его лица, едва он услышал ее голос...Он успокоился. А я понял, что все мое образование и опыт в такие моменты ничего не стоят.
Мы встречались регулярно. И каждый раз, едва в дальнем конце коридора я видел ее силуэт, мне хотелось свернуть в первую открытую дверь, спрятаться за ближайшей колонной, замереть и неожиданно стать невидимым. И все это я даже успешно проделывал в своей голове, укладываясь в мгновения, после чего всегда шагал дальше.
Этот случай выбил меня из колеи. Я не мог думать ни о чем другом. Любой разговор, будь то даже короткое приветствие с обменом дежурными фразами, казалось мне, преступно тратит мое время, которое и без того ускользало сквозь пальцы. Я оказался загнан.
- Нет, но я знаю, где его можно раздобыть. - слабо улыбаюсь я, - У меня жутко не прибрано, но я все равно хотел бы пригласить вас...
Ничего остроумного не приходит в голову, но Августа, не дожидаясь окончания предложения, поднимается.

Сидни Фридман был лучшим другом Пирса со времен студенчества. Тех самых пор, когда небо было ярче, пирожки из кондитерской рядом с колледжем - королевским обедом, а Алистера Бертрама Пирса по ряду причин не звали иначе, как Ястребиный Глаз. Сидни был невысоким мужчиной, с темными вьющимися волосами и, казалось бы, совершенно неприметной внешностью. Но он умел очаровывать. Всегда внимательным взглядом и улыбкой, играющей в уголках его губ. Сидни был довольно молчалив, но редким остроумным комментарием умел развеселить всех. А еще он был психологом и как никто другой умел слушать. Несмотря на то, что все они были ровесниками, уже в колледже друзья именно к нему обращались за советами по всем мыслимым и немыслимым вопросам. И до сих пор посмеивались над его ростом, но исключительно любя.
- Доктор Фридман..?! - секретарь по имени Бетти Лу заглянула к начальнику, когда часы показывали без четверти семь и им обоим, уже не стоило бы находиться на рабочем месте, -  К вам мужчина, который потребовал представить его Королевой Английской и никак иначе, - виновато улыбнулась она.
- Нельзя отказывать королеве. - улыбнулся Сидни.
Бетти Лу все с тем же выражением полного непонимания происходящего на лице, кивнула и пропустила в кабинет гостя.
- Я посвящу вас в личные фрейлины, - хитро улыбнулся Пирс, оказавшись с нею в дверях. Девушка на мгновенье кривенько улыбнулась и поспешила ретироваться.
- У тебя всегда был такой маленький кабинет или Ты вырос?
- Неудачно его постирал.
- Такое часто случается.
Пирс старался казаться веселым, но старый друг всегда мог разоблачить его с первого взгляда. Равно как и Пирс понял, что напускное веселье его ни к черту, едва Сидни посмотрел ему в глаза.
- Мне нужна твоя помощь.
- Все, что угодно. Ты скрываешься от полиции, тебе нужны деньги, машина, донорские органы?
- Запиши на мой счет, я загляну за всем этим позже. А пока только один совет психолога.
Он опустился на стул возле стола.
- Рассказывай
- Мне для этого не нужно лечь на кушетку?
- А ты этого хочешь?
- Я хочу виски.
- Тоже можно...
Сидни прошел к высокому шкафу и откуда-то из-за десятка абсолютно одинаковых зеленых книжек выудил початую бутылку Chivas Regal. Бокалы нашлись в ящике стола.
- Пообещай, что не запрешь меня где-нибудь, когда я закончу. Все это правда.
Сидни наполнил бокалы.
- Я не говорил обратного.
Пирс взял бокал в руки, но не отпил.
- Муж и жена. На двоих сорок пять. Участвовали в войне, где подверглись пыткам.
- Вьетнам?
- Нет, другая война.
- Война, как правило, дело заметное.
- Войн много, Сидни, и выяснилось внезапно, что не о всех пишут в газетах.
- Я мог бы взглянуть.
- Если бы ты мог, я разбудил бы тебя среди ночи еще две недели назад. Я боюсь, что даже их к тебе не могу доставить.
- Я не стану спрашивать, чем ты занимаешься, Пирс и на какие спецслужбы работаешь. Но чего ты хочешь от меня?
- Совета. Я хирург. Я залатал их раны. Души меня лечить не учили. В больнице их накачали лекарствами и успокоили от кошмаров, страха, приступов агрессии и паники. Но если есть способ сделать что-то еще, я хотел бы его знать.
Несколько секунд Сидни Фридман молчал. Пирс, словно для того, чтобы не отвлекать, устремил свой взгляд на бокал в руке.
- Я бы посоветовал гипноз
- Ты шутишь?! - не сразу поднял глаза Ястреб.
- Разве?
- Есть маленькая проблема. Я не владею гипнозом. Я скорее мясник или швея, но не престидижитатор.
- Я научу. Гипноз - формальность. Тебе нужен разговор, а уж это тебе удается. Если они в прострации, гипноз и вовсе не понадобиться. Возьми себе кого-нибудь в помощь. Ты знаешь, кто их пытал?
- Женщина и трое мужчин
- Тебе понадобится женский голос. Возьми парня, останься с ним наедине и попробуй расспросить, что происходило. Спрашивай,что он видит, слышит. Твоя команда будет воспроизводить все, шум, слова, голоса. Тебе нужно вернуть его в тот день.
Пирс молчал с полминуты.
- И это сработает?
- Я предлагаю попробовать
- Ты предлагаешь мне его пытать.
- Психологи или хирурги, мы делаем людям больно, чтобы потом им стало легче. Возможно ты узнаешь что-то, что сможет тебе помочь научить их с этим жить.
Около минуты они снова сидели в тишине. Пирс сосредоточенно обдумывал все сказанное, уставившись на мелкую царапину на дубовом столе друга. Он хотел начать с "Если", но намеренно произнес:
- Когда я это узнаю, Сидни...Кто научит жить с этим меня?
- Ты врач, Ястребиный глаз...должен справиться.
Пирс в ответ выдал не очень убедительную улыбку.
- ...А если будет совсем худо, у меня осталось еще полбутылки.

Коньяк - благородный напиток. Возможно оттого мое нутро "простеца", как изволила выражаться профессор маггловедения, его искренне никогда не понимало. В моем баре есть виски, ром, джин и абсент, подаренный одним из пациентов, и еще с десяток напитков, мой перегонный куб, который мы собрали с друзьями еще во времена студенчества, производит самый сухой на свете джин...У меня не было коньяка. Но я знал, что в Мунго есть эстетствующий аристократ, не подносящий к губам ничего дешевле десяти сиклей. А бар его еще полтора года назад стал черной дырой с нашей легкой с Августом руки.
Пропустив ее вперед в свой кабинет и зайдя следом, я впервые увидел, во что превратил его за последние две недели. Спустив пирамиду из книг со стула на пол, я предложил ей сесть. Я достал палочку и в несколько нехитрых движений на столе возникла бутылка коньяка из личных запасов Главы отделения вирусных заболеваний. Я достал стаканы и взялся разливать. Стоило бы заполнить чем-то это молчание, но я, наверное впервые в жизни, не знал, что сказать.
- Где ваш внук? - поинтересовался я, но мне показалось, что нужная интонация мне не удалась. Словно я спрашивал о зонтике, забытом в автобусе. Последние две недели, мне все больше казалось, что мне не удается вообще ничего.