Красное на черном!
День встает, смотри, как пятится ночь!
Красное на черном!
Звезды, прочь!
Красное на черном!
На Кресте не спекается кровь.
Красное на черном!
И эпилогом — любовь.(с)

Когда живешь в  постоянном ожидании того, что все узнают твои мысли и планы — это тяжело. Когда находишься в состоянии полнейшего бессилия и невозможной растерянности — это изматывает. Когда знаешь, что мосты сожжены, а к тем, кто гипотетически может помочь, ты не пойдешь никогда — это страшно. Когда ты принял решение — это облегчение.
И неважно, что решение самоубийственно, безрассудно и глупо. Что принято оно больше от отчаяния, а не от большого ума; что по идее тебе нужен подзатыльник, большая чашка чая, плед и понимающий человек рядом. Ты упрям, и не обращаешь внимания на легкую растерянность и страх. Решение принято и неизменно.
Это очень глупо. Надо бежать, надо воплощать свою бредовую идею сразу же, а не долго, с ноющей болью в груди стоять около дома своей кузины. Ты ее любишь, конечно. Но, будь честным, Рег, брата ты любишь еще больше. И до сих пор не смог возненавидеть.
Решение прийти сюда — глупое, импульсивное, совсем детское. Зачем причинять боль ей? Или оставлять в растерянности? Вот только... Ты не можешь. Почему-то — ты никак не можешь понять — так важно, чтобы именно своей бежавшей кузине заглянуть в последний раз в глаза. Что ты надеешься там найти? Если она тебя любит — зачем лишать ее призрака надежды, когда все останется позади? Только ты не можешь поступить иначе. В твоем сознании она заслуживает только чести и правды.
А может быть, ты надеешься, что она сумеет тебя отговорить? От бессмысленного, безрассудного деяния, которое никому не нужно? Что поймет?
А как, ты же не расскажешь ей, что собрался делать?
Руки почему-то начинают дрожать. А ведь еще десять минут назад сомнений не было! Зачем ты здесь, мальчик? Беги, подальше, куда-нибудь, где тебя никто не знает. Где не с кем прощаться.
Не трави себе душу.
Становится смешно, и улыбка освещает лицо. Она дурная, страшная. Так улыбаются мертвецы, за минуту до смерти, когда боли уже нет, а старуха с косой еще не проводила их в последний путь.
Ты задумчиво смотришь на дом Андромеды, и он тебе нравится — уют и тепло. То, чего никогда не чувствовалось ни на Гриммо, ни у дядюшки Сигнуса, ни у Альфарда; ни у кого из них.
Ты искренне желаешь счастья своей кузине и, наконец, понимаешь, зачем пришел. Точнее, почему. Андромеда казалась самой настоящей из всех вас, самой родной — она охраняла огонек спокойствия в твоем сознании.
Можно было подождать, поймать ее на работе — но это бессмысленно. Зачем тянуть еще дольше? От этого ничего не изменится. Ты просто больше не можешь.
И нельзя сказать, что терять больше нечего. Это неправда, всегда есть что-то. Вся разница заключается в способности отпустить и не жалеть.
И когда жизнь действительно ударила так, что все равно — для тебя стало неважно. Все. Наверное, ты сломался. Впрочем, «наверное» здесь совсем лишнее.
Совсем скоро ты станешь палачом самому себе. Чуть позже о тебе забудут почти все. Потом, когда умрут почти все твои любимые, твоя история, твоя правда выплывет наружу. Хорошо, что ты этого не знаешь. Меньше всего на свете хочется, чтобы кто-нибудь узнал «правду».
Больше всего на свете ты ведь ненавидишь предательство — но предаешь. Спокойно, с холодными глазами и легкой улыбкой.
На самом деле, все пустое. Мысли даются тяжело, хотя сердце бьется ровно и спокойно. Ты будто заледенел, ничего не хочется. Даже отчаяние — лишь фон, только отсвет красного на черном.
Плевать.
Негромкий стук. Руки совсем заледенели, и обидно будет, если Меды нет дома. Зачем тогда иначе все эти метания, зачем было приходить? Но хотя бы попытался.
Так хочется быть кем нибудь другим — хотя бы нищим, хотя бы больным. Только чтобы равнодушие ушло из глаз и сердца.
Ты всю жизнь искал свободу — ты ее нашел. Кто виноват, что твоя вольница оказалась с привкусом горечи и безразличия? Никто и ничто тебя уже не изменит. И если не умрешь сам — ради насмешки в клочке бумаги, которая даже не дойдет до адресата, то все равно нарвешься на хлыст или выстрел.
Больно, правда?
Это ничего. Правда, с Богом ты не в ладах, но а кто еще может судить?
Горький смех летит в небо.
Ты уже давно не боишься и понимаешь, что правильно сделал, придя сюда. Прощаться со всеми — какая глупость! Надо найти того, с кем попрощаться хочется тебе. Остальные и так смогут проститься — на могиле ли, зубоскаля ли, напиваясь в хлам.
А тебе хочется попрощаться с кузиной, чьи истории ты так любил в детстве; из-за чьего побега так горько плакал; чью дочь ласково зовешь солнышком, и улыбаешься, мягко, как-то нездешне.
У всех есть свой срок. И ты не жалеешь, что твой оказался так короток — и о своих решениях тоже не жалеешь. Глупости это все, жалеть о несбывшимся.
Меда, к счастью, дома. Сердце наполняет радость, улыбка становится мягче, а взгляд — просящим.
- Привет... Можно я зайду?
Где-то тоскливо выл ветер, сырой лист падает тебе на голову — и смеешься, искренне и чисто. И холод вторит тебе. Ему тоже все равно, он просто делает что должен.
Ты тоже так хочешь.
И пусть впереди — лишь тупики, а позади — все мосты сожжены.
Все будет хорошо.

Ты знаешь, сестра, как больно улыбаться, когда в душе все заходится от боли? Когда невозможно сдержать слез, молчаливых, почти не заметных? Когда руки, будто чужие, не слушаются, и все летит, к чему не прикоснешься?
Ты знаешь, сестра?
Я знаю. Наверное, знаю. Хочу причинить себе боль, чтобы не было страшно и одиноко. И не спасают даже родные, .друзья,. Которые рядом. Которые, конечно, все понимают.
Только тебе все равно холодно и пусто.
И ничего, ничего нельзя поделать. Только ждать. Вдруг пронесет?
Вдруг станет легче? Лучше? Как было до того?
Только вот, понять бы, до чего.
Ну, всем известно, что раньше и еда была вкуснее, и воздух — чище, и деревья — выше.
Просто... Очень тяжело.

Улыбайся и смейся, несмотря ни на что. Это мой девиз, знаешь?
Иногда я хочу себя убить, следуя ему; разодрать себе вены, расхохотаться звонко и истерично, разбить чужую пустую голову о стены. Ненавидеть всех, что тебе больно, а им — нет.
Только не могу.
Не могу.

Ты просто живешь, и ничего не можешь с собой поделать. Только улыбаться, чтобы те, кого ты любишь смеялись вместе с тобой.

Я эгоист, наверное. Все о себе. Но ты же знаешь, это такая отличительная черта интровертов, все через себя пропускать. А я интроверт. Наверное. Опять «наверное».
Словечко явно выбирается в лидеры топ-десять часто используемых.
Но, милая моя, любимая Дромеда, я не умею иначе. С тобой. Хотя бы мысленно, но мне надо рассказать все. Как больно, пусто, одиноко.
Смотреть, как весело ты сверкаешь глазами, увлеченная и радостная. Не хочу портить тебе настроение, так что, я просто скажу, привычно и широко улыбнувшись, «Не откажусь».
Да мне плохо.
Но я же всегда бегу, ты же знаешь, милая? Ты всегда казалась мне взрослой и сильной, самой мудрой.

Знаешь, а когда-то я на тебя сердился. Страшно и, думал, навсегда. На самом деле, мне до сих пор сложно понять, как можно уйти, оставив столь многих, ради одного.
Хотя, уже двух.
Но вижу тебя и знаю, что ты не жалеешь.
Умная, мудрая Андромеда.

Я так не умею. Умею лишь счастливо бежать на встречу новым неприятностям. Не могу я без них, без неприятностей.
И, кажется, сегодня меня особенно глубоко занесло в псевдофилософской лирике. Но так легче, правда.
Хотя, мне легче уже от того, что ты рядом, такая яркая, красивая и живая.
Особенно учитывая, что в последнее время я чувствую себя мертвым, замерзшим изнутри.
И напрасно наговариваю на Эм, потому что она просто нормальная. Она не умеет и не может бросить все.
То, без чего не могу и не хочу я.

Поэтому лишь спрошу, как-то неуверенно взглянув, пожалуй, самым искренним и честным взглядом:
- Я точно не мешаю?
И даже не особенно понимая, как важен мне ответ.
А еще, очень холодно.
Ежусь, но ты не обращай внимания.

Наверное, мне стоило написать письмо.
Только я уже не спрашиваю себя, зачем пришел. Пришел, потому что захотел, наверное. Или потому что это правильно.
Не ссориться же мне опять с братом? А с тобой мы так клево работали вместе.
И, наверное, я слишком долго молчу. Надо что-то сказать, а не чувствовать себя печальным клоуном с разрисованным лицом. Маску же всегда можно смыть, верно?
Я опять сказал «наверное». Прости.

Приподнимаюсь и неловко чмокаю тебя в щеку. Говорю и даже не лгу. Просто,, не открываю правды.
Не говорить же, что пришел прощаться? Я люблю только собственную суету, Меда.
И слишком люблю тебя.
- Я соскучился, - вот так, громко и уверенно. Чтобы самому поверить.
К тому же, я действительно очень соскучился. А ты все равно, несмотря на твой дурацкий уход из дома, осталась такой родной и близкой.